— Шутишь, — криво усмехнулся Сидоров.

— Молодец, — похвалила меня Анна. — Вот ты его и развеселил. Короче, ребята: вы тут наедине лучше договоритесь. А я осмотрю окрестности... — И она направилась к двери.

— Ты еще не отказалась от мысли, что здесь засада?

— Хм, — сказала Анна. — В тихом омуте СПИД водится.

— Кто... это? — спросил Сидоров, когда дверь мягко захлопнулась за решительно настроенной женщиной в кожаной куртке.

— Моя новая знакомая. Приехала из Москвы. Из-за тебя.

— Из-за меня? — Сидоров не поверил. — Почему?

— А ты помнишь, какую кашу заварил прежде, чем потерять сознание? Или у тебя провалы в памяти?

— Помню. — Сидоров закрыл глаза, и я испугался, что он вновь теряет сознание. Однако минуту спустя два зрачка снова уставились на меня. Взгляд Сидорова был виноватым, как у ребенка, разбившего любимую мамину вазу. Я получил роль мамы и должен был наказать негодника. — Я вел себя как болван, — сказал Сидоров.

— Вот теперь я вижу, что ты находишься в трезвом уме, — довольно произнес я.

— Я что, в больнице? — грустно осведомился Сидоров. Он всегда бравировал своим железным здоровьем, и больничная койка была для него сродни признанию тайного порока. Ему было стыдно, что такой бугай лежит на кровати и не может пописать без посторонней помощи.

— В больнице, — сказал я. — Только учти: здесь никто не знает твоей настоящей фамилии. Во всех документах написана какая-то ерунда типа «Иванов И. И.»

— А почему так?

— Потому что тебя ищут, дорогой.

Сидоров непонимающе таращился на меня, и я, вздохнув, принялся объяснять:

— Сидоров, ты помнишь, что ты сделал? Что ты забрался в «Европу-Инвест» с пистолетом в руке?

Сидоров не очень уверенно кивнул.

— Как ты думаешь, тебе за это хотят дать орден?

Или хотят посадить в тюрьму? Одно из двух, первое или второе?

— Второе, — сказал Сидоров, поразмыслив с пару минут.

— Угадал, — саркастически заметил я. — Вот за этим тебя и ищут все кому не лень.

— Это ты меня сюда?..

— А кто же еще? — сказал я, не зная, сожалеть мне о сделанном или гордиться.

— Спасибо, — тихо проговорил Сидоров. — Только что... дальше?

— Дальше? Дальше я хотел бы услышать все, что случилось с тобой после того нашего разговора, когда ты пытался сбить меня с пути истинного при помощи бутылки коньяка. Все в деталях. А потом посмотрим, можно ли тебя вытащить.

— Можно вытащить? — встрепенулся Сидоров. — Но меня же посадят? Я же...

Он попытался приподнять голову, но не удержал ее, и затылок мягко соприкоснулся с подушкой.

— Моя новая знакомая говорит, что все еще можно исправить. — Я старался говорить обнадеживающе. — Главное — найти того ублюдка, который подбил тебя влезть в это дело. И — найти деньги.

— Да... — прошептал Сидоров. — Деньги. Много там было денег...

— Не начинай сначала, — попросил его я. — Там было много денег, и они едва не стоили тебе жизни. Не начинай сызнова.

— Хорошо. — Сидоров снова закрыл глаза. — Дай мне воды, — попросил он, и я поднес к его бледным губам пластиковый стакан. — Спасибо... Я словно весь высох внутри... Словно стал плоским как плед. И лежу вот тут пластом.

— Лежи, лежи...

— Совсем не тот, что прежде... Другой я. Не могу поверить, что сделал все это... Неужели это случилось на самом деле?

— Я бы тоже хотел, чтобы все оказалось ночным кошмаром. Но это было. Ты и вправду на себя не похож, Сидоров. Но когда сбреешь щетину, станешь вновь похож на человека.

— Надеюсь...

— Так что там с тобой случилось? — спросил я, и Сидоров стал рассказывать.

Я не засекал время и поэтому не знаю, сколько продолжалась наша беседа. Я также не знаю, кто из нас двоих произнес больше слов — я или Сидоров. Мне приходилось конструировать многочисленные наводящие вопросы, помогая Сидорову разобраться в собственных воспоминаниях. И я думаю, что устали мы от этого разговора одинаково — что больной Сидоров, что вроде бы здоровый я.

Под конец я заметил выступившие на лбу Сидорова капли пота и решил, что допрос пора заканчивать. Тем более что основные моменты своих потрясающих похождений Сидоров успел прояснить. Я взял с тумбочки вафельное полотенце и, как заботливая мать, вытер Сидорову лоб. Тот сморщился, словно от боли. На самом деле — от сознания собственной беспомощности.

— Забрал бы ты меня отсюда, — пробурчал он. — Как инвалид какой-то здесь валяюсь...

— У меня нет частной клиники, — повторил я слова Матвея Александровича. — Дома я тебя содержать тоже не могу...