Сталин вдруг медленно поднялся со стула, и стало очевидным, что делал это не нарочито, как всегда: ему действительно физически было трудно двигаться быстрее.

…Так вот и тогда, в Кремле, вспомнил Мерецков, он встал и прошелся по кабинету, остановился, затянулся из трубки и пахнул дымом, потом плавным движением руки разогнал дым.

— Маршал Тимошенко просил назначить начальником Генерального штаба товарища Жукова. Ни у кого нет возражений?

Поскольку все посмотрели при этом на Семена Константиновича, тому стоило большого труда скрыть удивление. Он слышал о собственной просьбе впервые. Да и не мог он предлагать именно Жукова, потому как было известно, что со штабной работой Георгий Константинович не знаком вовсе, да и тяги к ней не обнаруживал. Просто Сталин запомнил его выступление на разборе военных игр, в которых Жуков командовал условным противником…

…Но вопрос Мерецкову сейчас был задан, на него следовало отвечать немедленно.

— Фактор внезапности, товарищ Сталин, — сказал Мерецков, внимательно следя за выражением лица собеседника и радуясь тому, что, судя по мелькнувшей в глазах вождя искре заинтересованности он попал в точку.

— Они совершили акт вероломства, — подхватил Сталин, — и потому неминуемо попадут под колесо истории! Что вы предлагаете, товарищ Мерецков?

Кирилл Афанасьевич несколько удивился: ведь все изложено в памятной записке, но, ободренный вниманием Сталина, сразу забыл об этом.

— Теперь мы знаем, что немцы и с нами в современных условиях воюют так, как учил нас самих воевать военный теоретик Триандафиллов…

— А может быть, и Тухачевский тоже? А, Мерецков? — прервал его Сталин. — Если мне не изменяет память, вы были начальником штаба у Уборевича, а потом и у Блюхера?

«Так точно!» — хотел ответить Мерецков, но голос у него пресекся, и Кирилл Афанасьевич только кивнул.

Сталин подошел к столу и взял в руку листки. Мерецков узнал в них злополучную докладную.

— Вы предлагаете Советскому правительству проводить тактику «выжженной земли». — Сталин потряс листками и бросил их на стол. — Взрывать мосты, снимать при отступлении рельсы со шпал, угонять вагоны и паровозы, сжигать хлеб и топливо, угонять скот… А в оставленных Красной Армией районах оставлять группы диверсантов, создавать повсеместно партизанские отряды… Так я вас понял?

Кирилл Афанасьевич снова кивнул. Он хорошо помнил, что еще в 1933 году была выдвинута идея партизанской войны в случае нападения кого-либо на Советский Союз. Были проведены уже и кое-какие организационные мероприятия. Но вскоре возобладал принцип ведения боевых действий на чужой территории, и в условиях господства наступательной тенденции даже говорить о партизанской борьбе стало неуместно.

— Значит, вы считаете положение настолько серьезным, что предполагаете объявить войну всенародным делом? — спросил Сталин. — И не верите больше в возможности Красной Армии?

В вопросе вождя был явный подвох, но Мерецков пренебрег личной безопасностью, ему надо было убедить Сталина в том, что опасность безмерно велика.

— Поймите меня правильно, товарищ Сталин, — горячо заговорил Кирилл Афанасьевич. — Я безусловно верю в Красную Армию! Но ее надо спасать от неминуемых окружений, которые последуют одно за другим, если Ставка будет отдавать противоречивые, не сопряженные с реальной обстановкой приказы войскам. Необходим планомерный отход Красной Армии по всему фронту! Планомерный и повсеместный! Раз уж мы проиграли приграничное сражение, надо воспользоваться территориальными преимуществами и заманивать врага в глубь страны, перемалывать его людскую силу и технику в оборонительных боях. Ведь вы знаете, что наступающий всегда оказывается в худшем положении, ибо из-за трудностей, связанных с растягиванием его коммуникаций, перебоев в снабжении, он вынужден разбрасываться, в то время как отступающий сокращает коммуникации, ведущие из его тылов, наращивает военный потенциал и те массы, которые противостоят противнику. Надо заставить немцев продвигаться вперед с крайней осторожностью. А наша стратегия должна состоять в строго размеренном отступлении, в навязывании немцам боевых действий в самых невыгодных для них положениях. Потери Красной Армии при ее отступлении будут куда большими, если она отойдет после проигранного сражения, нежели те, которые будут у нас, если мы отойдем добровольно, без паники и разброда в войсках. Неприятель должен погибнуть не столько от нашего меча, говорил Клаузевиц, сколько от собственного напряжения.

— Начитались Клаузевица, Мерецков? — буркнул вождь и повернулся так, что полуденное солнце сделало его правое ухо с несколькими рябинами багрово-непрозрачным.

Вид мясистого уха, не пощаженного оспой, вселил в Мерецкова веселящий ужас, ощущение отчаянной решимости, и на замечание вождя о Клаузевице он дерзко ответил:

— Его внимательно читал, отмечая диалектичность выводов, и Владимир Ильич тоже… А мы все верные ученики его.

Это и решило судьбу Мерецкова. До последней фразы Сталин полагал отпустить генерала армии подобру-поздорову, резонно рассудив, что в его советах присутствует здравый смысл. Более того, перед появлением Мерецкова Сталин раскрыл книгу Клаузевица «О войне» и внимательно прочитал главу, называвшуюся «Отступление внутрь страны». И не сошлись Кирилл Афанасьевич на авторитет Ленина, который действительно высоко ценил теоретический труд Клаузевица, было бы с ним иначе… Но Сталин никому не позволял его действия соотносить с поведением того человека.

— Идите, товарищ Мерецков, — равнодушным голосом сказал он и медленно повернулся к генералу армии спиной. — Мы подумаем над вашими словами.

Уже в дверях Кирилл Афанасьевич почувствовал, что из смежной комнаты в кабинет Сталина кто-то вошел, но узнать в этом человеке Берию не успел.

— Каков гусь?! — воскликнул Берия на грузинском языке.

Сталин не прореагировал на выпад Лаврентия Павловича. Он думал.

Берия выжидательно молчал.

— Сегодня Пятая армия Потапова начала отход на линию старых укрепрайонов, — проговорил Сталин. — Ты, Лаврентий, так и не успел привести их в порядок…

— Но ведь все силы НКВД были направлены на создание второй линии Сталина у самых границ! — воскликнул Берия.

— Где она, вторая линия? Там давно уже немцы. Они идут прямо на Киев! Если бы не Потапов и Рокоссовский…

— Какой Рокоссовский?

— Тот самый… — поморщился Сталин.

— Прости меня, Сосо, только я не доверяю бывшим зекам…

— Замолчи! — закричал вдруг вождь.

Берия вздрогнул, съежился, снял пенсне, принялся протирать кусочком замши, который он носил в нагрудном кармане пиджака. Лицо его, лишенное зловеще поблескивавших стекол, стало невыразительным и безвольным.