«Идля борьбы с Тварями из Пустоты создал он драконов»… Нет, назгул меня побери, до чего славно изложено! Именно так, с детства, и надо начинать. Как и у нас — с полусказочных преданий об эльфах, о великих деяниях прошлого, все как у нас. Великие Валар, до чего же все мы одинаковы… так чего же деремся? Вот вопрос, который еще никто и никогда не разрешил. И вряд ли разрешит. Увы.

«Тогда вышел к ним из леса Белый Единорог, мудрый зеленоглазый Единорог. И дракон проснулся.

Так ли уж плохо быть большим, спросил Единорог.

У каждого свой путь, ответил дракон, теперь я понимаю.

Они молчали. Над ними мерцали звезды. Неподалеку в доме горел свет, и они услышали, как там смеются дети…»

— А какая она была?

Казалось, он говорит сам с собой:

— Смелая. И печальная. Тоненькая, как стебелек полыни, а глаза — две зеленых льдинки. И серебряные волосы.

— Красивая? — шепотом спросила Элли.

— Очень.

— А что было потом?

Он помолчал немного, потом ответил:

— Она выросла, стала взрослой… Один из лучших менестрелей той земли полюбил ее и взял в жены. У них было двое детей…

— И они жили долго-долго, да? И были счастливы?

Он снова ответил не сразу:

— Да.

«Скажи уж лучше — и умерли в один день. Так будет вернее…»

— А как ее звали?

— Элхэ.

— Красивое имя. Только грустное…

«Нет, нельзя так… Но куда мне бежать от этого воспоминания? Твоя кровь — на моих руках… Твое сердце — в моих ладонях — умирающей птицей, и не забыть, не уйти… А ты скажи, скажи им правду! Что не прекрасного менестреля она полюбила, а слепца и труса с холодным сердцем. И не жила долго и счастливо, потому что бессмертный глупец позволил ей умереть за него!»

Неужели он все же понял, что натворил? Ну что бы случилось, если бы он ответил на ее любовь? Что страшного случилось бы?

Скорее всего он не любил ее. Просто не любил. А смелости сказать не хватило. У него ни на что смелости не хватает — что с Гортхауэром, что с Курумо. А что все остальные мучаются, ему, видимо, все равно.

Я, кажется, понял одну важную и страшную вещь. Эти умильные истории о детишках и для детишек…

Добрый дядя Мелькор и плохие дяди Валар.

Неужели это все написано именно для того, чтобы детей, тех, кто еще не понимает добра и зла, кто так доверчив и добр, направлять с самого начала, с самого начала «указать им Путь»?

Какой уж тут выбор…

А историй таких тут было много. Очень много. Почти все, что здесь рассказывалось, было либо о детях, либо о юных и наивных…

Илтанир. Ученик — в двадцать шесть лет, серебряных дел мастер… Не много было равных ему в работе с серебром. Однажды он разговорился об этом с Учителем:

— Я вижу так: серебро — металл-красота. Золото слишком ярко, приторно как-то, что ли…

— У нас… — Вала помолчал, потом продолжил: — На Севере золото тоже не слишком любили. Была чаша… Но был ведь и венец.

— Я помню. Но я больше люблю луну и звезды, чем солнце.

— А сталь и железо?

— Это сила, но не красота. Железо жестоко.

Вала невесело усмехнулся:

— Оно и другим может быть, если слушать его…

Илтанир пожал плечами. Ненадолго снова воцарилось молчание, потом Вала задумчиво сказал:

— Хорошо. Я покажу тебе красоту железа.

…Мастера никто не станет тревожить, не нужен даже Знак Одиночества. Он работал один. Сбросил рубаху — некому было видеть его руки; перехватил волосы кожаным ремешком… Не торопился: выжидал полуночных часов, когда под звездами знака Алхор черный металл обретает полную силу. Смирял удивлявшее его самого нетерпение: хотелось увидеть, что получится, каким будет — это. Долгие дни прошли, прежде чем он покинул кузню. Остановился на пороге, щуря отвыкшие от солнечного света глаза.

Илтанир уже ждал его — словно почувствовал, что сегодня работа будет окончена.

— Что?..

Он кивнул — молча, внутренне посмеиваясь: кто бы мог подумать, что Вала может знать обычную человеческую усталость.

— Можно?..

Он жестом показал — входи. Говорить было тяжело.

Илтанир вернулся нескоро; когда вышел, в руках его был цветок — черная лилия: листья похожи на узкие клинки, стебель тонок, чашечка цветка чуть серебрится, словно светится, лепестки — как лепестки огненных лилий — изнутри усеяны мелкими красными пятнышками-искрами, а на одном мерцает тихим светом вечерней звезды капля росы, и лепесток чуть отогнулся под ее тяжестью…

Илтанир держал цветок на раскрытых ладонях, боясь вздохнуть. Заговорил не сразу.

— Я… я понял.

И склонился перед Учителем.

С тех самых пор он просил больше не называть его мастером, а месяц спустя пришел к Лэнно: «Тано, я только ученик… Позволь мне быть твоим учеником».

Он старался оградить их от своей боли. Не хотел, чтобы жалели, пытался быть таким, как все, самому себе старался доказать, что раны не превратили его в жалкого беспомощного калеку. И что пользы в жалости или сострадании, если бессилен помочь? А ведь пытались бы.