Я хочу его увидеть.

Почему-то это важно…

Что он скажет мне?

И скажет ли?

Месяц гваэрон, день 7-й

Настроение у меня хуже некуда. Погода стоит сырая, промозглая. В каменных стенах просто невозможно. Борондир начал покашливать. Он вообще никогда не жаловался, но я сам тряхнул охранников и кое-кому как следует всыпал. Так что теперь у него ставят жаровню. Похоже, на него начинают смотреть, как на важную персону. Я не разубеждаю.

Сейчас я редко вызываю его. Дело у него есть, чернила, пергамент дают, а мне сейчас нужно дойти до событий, по которым я могу с ним спорить. Если я могу не понимать побуждений Валы, да еще в Предначальные Времена, то уж во времена деяний людей и эльфов и поступки, и побуждения я имею право оценивать с точки зрения человека. Я уже могу судить.

Мне кажется, что кто-то писал как бы «Противусильмариллион». Потому что каждая важная повесть имела столь же четко противопоставленную ей повесть в Книге. Зачастую разница была и не в оценке героев или событий, а в том, что побуждало их к действиям, и смысл от этого резко менялся.

Я все же не могу понять, чем эльфы так провинились перед Мелькором. Ну, род Финве. Но род Финве по пальцам можно перечесть. А остальные? Чем они провинились? За что они заранее приговорены? Разве Эллери Ахэ — не их собратья?

Я никогда не соглашусь считать эльфов слабыми, неспособными понять Арду и ее судьбу. С точностью до наоборот. Да, они иные. Но иногда их бывало легче понять, чем своих сородичей, людей… Впрочем, я сейчас не спорю. Нет смысла. Я просто читаю эту чужую повесть о том, что так давно знакомо — но по-иному…

ЭГЛЕДРО ИН ГЕЛИД — ИСХОД НОЛДОР

Написано опять же на синдарине, так что читаю без труда, просто как красивую повесть.

Розовый нежный жемчуг перекатывается, мерцая, в перламутровой чаше. Тэлери любят жемчуг. Их юноши и девушки часто далеко-далеко заплывают в море, поднимая со дна дивной красы раковины, и диковинные рыбы со светящимися плавниками играют с пловцами. Почти все Тэлери носят украшения из жемчуга, кораллов и раковин. Да и сам дворец Олве в Алквалондэ похож на огромную хрупкую белую раковину. Здесь вечные ласковые сумерки, и дворец тихо мерцает на берегу. Тихо набегают и отступают волны — это они поют? или это голоса Детей Моря, Тэлери? Даже тот, кто слышал пение Ванъяр, все же не может не поддаться странному, тревожному очарованию этих песен. Пение Ванъяр — для пиров, для праздников, для песенных состязаний; песни Тэлери — для размышлений, ласковой печали и манящей мечты…

Нэрвен задумчиво покачала головой:

— Какие песни… Почему, государь, так редко твои подданные бывают на пирах в Валмаре?

— Мы не очень любим громкое и яркое. И не слишком довольны покоем.

И вот чего же они тогда не отдали нолдор корабли? И не поплыли с ними? Был бы им непокой, но без кровопролития все-таки…

— Нолдор тоже.

— Нет. Вы ищете другого. Не столько находить, сколь подчинять и переделывать. Впрочем, не мне судить. Я не Нолдо. Прости, если я не так понимаю твой народ.

— Я сама уже не понимаю… Но ведь и я не совсем Нолдэ. Могу ли я называть тебя отцом, отец матери моей?

— Конечно, дитя мое. Но что тревожит тебя? Что случилось в Валмаре? Какая еще беда постигла Тирион? Я слышал уже об изгнании брата твоего отца. Печалюсь о горе Финве, но Феанаро достоин наказания.

— Отец мой, непокой поселился в душах Нолдор. Может, это воистину слова Мелькора подняли муть со дна наших сердец… Но, отец мой, как это ни ужасно — мне сдается, что во многом он прав! Или иногда истина и ложь идут по одной тропе? Может ли это быть? И как тогда отличить одно от другого? Знаешь ли, теперь мое сердце — как пойманная птица. Мне стало тяжело здесь. Что я могу? Все говорят — ты первая из дев Элдар, ты сильнее всех, умнее всех, прекраснее всех… Зачем мне это, если я ничего не могу? Ничего не могу изменить здесь так, как хотелось бы мне… Это, наверно, греховно, ведь нам говорили, что так начался путь Мелькора. Неужели мы в сердцах наших склоняемся к Тьме? Я боюсь себя, я не понимаю себя… Я хочу творить — творить в мире, покинутом нами. Что-то гонит меня туда.

— Но, может, так и должно быть? Не будет дурного, если ты откроешь думы свои Великим. Кому, как не им, знать о нас то, чего мы сами не знаем? Если это болезнь, то разве в Валиноре нет исцеления от любой горести?

— Нет, отец мой. Мириэль не вернулась.

Олве тяжело вздохнул.

— Не печалься. Ступай, откройся Великим. Не грусти, дитя мое.

Он налил из кувшина, сделанного из раковины, прозрачного зеленовато-золотого вина в чаши, и жемчужины закружились на дне.

— Это вино благословила Йаванна. Оно развеселит тебя. Не должно печалиться высоким духом! Дочь дочери моей, не печалься! Знай — если желания сердца твоего будут угодны Великим и если путь твой поведет тебя в Забытые Земли — не заботься о корабле. Он уже ждет тебя. Смотри!

Олве поднялся и шагнул к витражному окну, толкнул створку — и она бесшумно открылась наружу. Зеленовато-золотые, как вино, волны тихо покачивали серебристо-белые корабли, и их сонные паруса слабо вздувались и вновь опадали, словно спокойно дышали. Серебристо-пепельные волосы Олве тихо шевелил ветер, широкие рукава его белого одеяния напоминали крылья чайки.

— Вот тот, — указал король. — Это мой корабль. Я дарю его тебе, дочь дочери моей!

…А что же было потом? Эльдар не умеют забывать, нет им такого милосердного дара. Иногда невольно позавидуешь Смертным — им дано забвение. Или это возмещение за смерть? Одни Великие ведают…