Уничтожен.

…И Курумо вдруг ощущает прилив еще одного чувства, сходного с радостью. Только в нем есть нечто нечистое, и Курумо прячет его в глубь сути своей. Это какое-то странное осознание своей правоты. Этому чувству еще нет имени, но его назовут — злорадное торжество. Он не сказал ничего. Все решилось само. Он будет ждать.

Честно говоря, я злился все больше и больше. Ну хорошо, пусть во всем виноват один Курумо. Он стравил Валинор и Мелькора, он сделал из орков войско — но разве потом Мелькор этим войском не пользовался? Еще как пользовался! Или и это потом будет пристойно объяснено? Если уж Мелькор так благ, мог бы и отказаться, по-другому воевать, по-честному.

…Как будто меня упорно хотели уверить, что всего, что было, на самом деле не было никогда…

Мелькор много дней не выходил из замка. И однажды под вечер вернулся Гортхауэр. Вошел тихо, по-звериному, осторожно ступая. «Зверь. Вожак Стаи».

— Я увел их, Учитель. Приказал им быть там, где обитают Ахэрэ. Они не посмеют нарушить приказа. Ахэрэ не дадут им разбежаться.

— Все равно уже не остановить. Он дал им умение делать оружие. Он дал им умение убивать. Они познали вкус безнаказанного убийства, вкус силы. А виноват я. Не разглядел. Не понял. Может, я успел бы, сумел что-то сделать с ним, направить его…

— Каждый выбирает свое, Учитель. И даже укажи ты ему Путь — если он не сумеет идти по нему, то какая польза от знания Пути?

Мелькор поднял тяжелый взгляд на Ученика. Страшное откровение — Курумо. Часть души. Часть своего «я». Ведь сам создавал это совершенное тело, любовно творил каждую черточку лица, вливал в неподвижное еще существо душу и жизнь, отдавал ему часть своего живого сердца…

«И это — я? И все, что мне ненавистно, я вложил в него, пытаясь избавиться от самого себя? А теперь изгнал прочь? Это слишком ужасно, слишком похоже… Или я — такой же, как Эру? Или его так искалечили там, в Валиноре?»

Поздно.

Но ведь Гортхауэр совсем иной, хотя и брат ему…

Он вздрогнул, пораженный внезапной мыслью.

«Он ведь тоже принес мне свой дар. И не чашу — кинжал. Орудие смерти. Да, он был со мной. Он способен творить. Но — ведь орки послушались его. И как он тогда изменился — стал похож на зверя… Или я не знаю, что у него внутри? Я так настороженно встретил его, когда он пришел ко мне из Валинора… может, я был прав, я не должен был доверять ему? Нет, он же был со мной, он же любит Эллери…»

Но сомнение уже зашевелилось в его душе. И словно лавина, хлынули воспоминания, но теперь он видел все совсем по-другому…

«Он учит Эллери ковать оружие и сражаться… Курумо обучил орков. Нельзя, нельзя этого позволить. Нет! Я не позволю калечить их души! Он сделает из них тварей, подобных тем оркам… Нет, нет… Кому верить?.. Я один, я совсем один… Лучше и остаться одному. Верить себе — такому, какой я есть. Но как я прогоню его? Может, я ошибся? Может, он — то, чем кажется?»

— Ты учишь Эллери делать мечи. И сражаться. Зачем?

— Я страшусь за них. Они должны уметь защитить себя.

— А если они не для защиты воспользуются твоим знанием?

Гортхауэр покачал головой.

— Я люблю их. Я доверяю им. Они — не такие.

— Откуда ты знаешь, какими они станут, если ты научишь их убивать?

— Я учу их не убивать. Защищаться.

Мелькор молчал.

— Иди, Гортхауэр. Ступай. Оставь меня одного сейчас.

Гортхауэр, как обычно, коснулся руки Учителя на прощанье и пошел прочь. Он не заметил, как чуть дрогнула рука Учителя, словно прикосновение было ему неприятно.

Его ждали Гэлеон и Орэйн. Курумо? Да Эру с ним, пусть идет, куда ему угодно. Гортхауэр передернул плечами. Неприятно было вспоминать об орках. Он бежал по улицам деревянного города, среди украшенных затейливой резьбой домов, приветливо улыбаясь Эллери, которые хорошо знали и любили его. А там, у реки, была кузница, где они с Орэйном работали. Немногие из Эллери учились у Гортхауэра; им пока оружие и искусство боя казалось не более чем увлекательной игрой. Да он и надеялся, что это игрой и останется. Он не говорил этого Мелькору, не считая это важным, хотя и не стремился этого скрывать.

У Гэлеона ярко блестели глаза — так было всегда, когда он задумывал что-либо новое. Гортхауэр не успел ничего сказать, как тот схватил его за руки и заговорил возбужденно:

— Я понял, понял!

— Что понял? — опешил Гортхауэр.

— Да я все не могу забыть чашу Курумо. Я мучился, сам не понимая почему, а потом понял — я хочу открыть красоту золота. Истинную красоту. Мы считали золото тяжелым и надменным металлом, но ведь нет дурных и хороших камней и металлов, надо лишь уметь слушать их! И я понял, я сделаю!