Я пожал плечами:

— Боюсь, что ни завтра, ни послезавтра мы уже не увидимся.

— Как это? Почему? — в глазах ее мелькнули страх и растерянность пополам.

— Сегодня последний день моей работы здесь…

Она замерла. Задумалась. Но всего лишь на миг:

— Тогда встретимся через неделю.

— Нет. Я же сказал, что больше не смогу приходить сюда. Мой пропуск с завтрашнего дня недействителен.

— Я поняла это. Но через неделю мы можем встретиться в городе. Где-нибудь в кафе… А может быть, вы сводите меня на какую-нибудь выставку? Ведь, вашим друзьям — художникам не сложно устроить это бесплатно. А потом, возможно, вам удастся нарисовать меня…

Я начал терять терпение:

— Но как мы встретимся? Вы, ведь…

— Я ведь… Я ведь здесь не навсегда. Скажу по секрету: я совершенно здорова.

— Да?…

Язычок ее знакомо скользнул по губам. Они как будто улыбнулись:

— Вы скажете, что все больные считают себя здоровыми, не так ли?

— Ну…, — потянул я, не желая отвечать прямо.

— Уверяю вас, — заговорила она, отчеканивая каждое слово, — здесь я по своему собственному желанию. Это несложно устроить. У меня же есть медицинская страховка. Пообщалась на презентации лечебного оборудования со здешним главврачом и, как видите, убедила…

Я просто вылупился на нее в изумлении:

— Но зачем?

— Вы не понимаете?

— Нет.

Она развела руками:

— Здесь же кормят. Отдых. Лекарства… — похлопала она себя по карману халата.

— И что? — тупо смотрел я на нее.

— Как что? — не понимала моего непонимания она, — Подумайте… Еда. Отдых. Лекарства… Это же все бесплатно…

Женщина замерла, и я тут же забыл, о чем мы говорили, забыл о солнце, напекшем мою бедную голову, забыл о моих начинающихся завтра каникулах, забыл обо всем на свете: «Вот она, вот она — поймал…»

Я носился взглядом по ее бровям, глазам, губам, щекам. Туда-сюда, обратно. Зарисовывал в память деталями и общим планом. Вновь. И вновь. И вновь. Да, теперь я был готов нарисовать ее. Нет, не зря, не зря я потел с ней все эти дни, развлекал ее, ублажал.

Не дождавшись от меня и слова, она переспросила:

— Ну, так как?

— Что «как»? — удивился я, думая в этот момент лишь о том, что надо побыстрее добраться до дома — взяться за карандаш.

— Когда мы встретимся?

Я повернулся на выход:

— Не знаю — когда. Да и зачем? Извините. Я ухожу…

Она только и смогла выговорить, запинаясь:

— Но, но… Пос-слушайте, пос-слуш-шайте…

Видимо, «натурщица» не верила, что я могу уйти вот так запросто, без портрета. Но я-то все уносил в себе. И даже не обернулся.

Дома в приятной прохладе, схватив бумагу и карандаш, я разом набросал ее. Женщина глядела на меня с рисунка точь-в-точь как в то мгновение. Я смотрел на портрет и слышал, как она говорит:

— Подумайте… Еда. Отдых. Лекарства… Это же все бесплатно…

— Бесплатно-бесплатно, — улыбался я, со всей тщательностью разглядывая набросок.

Мне еще никогда не удавалось изобразить что-либо подобное. Это был не рисунок — полкартины.

Я достал из папки все остальные наброски, сделанные в диспансере ранее. Расставил их вдоль стены. Каждый из рисунков был по-своему интересен. Но этот выделялся, выпирал. Он был практически закончен:

— Нет, это не полкартины — картина. Настоящая. Только на холст перенести. А потом, потом можно запросто выставлять.

Меня чуть не затрясло от удовольствия:

— Милый профессор, спасибо, спасибо…

И я уже просто не мог оторвать от картины взгляда. Все смотрел и смотрел на лицо этой женщины, шептал:

— Получилось, получилось…

Не знаю, сколько минут или часов я просидел напротив нее. Почувствовал только вдруг, что устал и проголодался. Потянулся к столу.

Посредине столешницы стояла неизвестно когда початая бутылка дешевого вина. За ней прятался засохший бутерброд. Я взял бутылку. Мне захотелось выпить, обмыть мой маленький успех.

Вновь подошел к портрету вплотную. Женщина смотрела на меня как живая. Живая и ужасно холодная. Такая холодная, что мне вдруг стало зябко. Я отпрянул. Но потом поднял портрет и поцеловал женщину в мраморную щеку. И тут же сплюнул, неожиданно прочувствовав под макияжем дряблость ее немолодой кожи:

— Тьфу…

И отхлебнул вина прямо из горлышка:

— За профессора…

Глоток смочил пересохшее горло, горячо упал в стосковавшийся по влаге пищевод. Я вернулся к столу и откусил от бутерброда. Вкус его был отвратителен, пришлось немедля влить в себя еще красной пахучей жидкости. Еще и еще.