После того как Ним помыл посуду, он подал кофе с коньяком. Мы устроились на стульях у камина, огонь в котором прогорел до красных углей. Ним достал из кармана куртки, висевшей на спинке стула, салфетку с предсказанием. Он долго изучал записи Ллуэллина на ней. Затем отдал ее мне и принялся перемешивать угли в камине.

— Что необычного заметила ты в этом стихотворении? — спросил он.

Я посмотрела на салфетку, но не увидела ничего странного.

— Ты, конечно, знаешь, — напомнила я, — что четвертый день четвертого месяца — день моего рождения.

Ним мрачно кивнул, продолжая ворошить угли в камине. Отсветы пламени окрасили его волосы красным золотом.

— Предсказательница предупредила, чтобы я никому об этом не говорила,—добавила я.

— И ты, как всегда, держишь слово, — с кривой усмешкой Подытожил Ним, подбрасывая в камин поленья.

Он подошел к столу, который стоял в другом конце комнаты, и взял бумагу с ручкой. Затем устроился рядом со мной.

— Взгляни на это, — сказал он и переписал стихи аккуратным округлым почерком на лист бумаги, разбив на строки.

Если до этого они были накарябаны на салфетке сплошным текстом, то теперь это читалось так:

— Что ты здесь видишь? — спросил Ним, наблюдая, как я изучаю его версию записи.

Я не понимала, куда он клонит.

— Посмотри на саму структуру стихов, — нетерпеливо подсказал он. — У тебя ведь математический склад ума, используй его.

Я снова взглянула на стихи — и увидела закономерность.

— Рисунок рифмы необычный, — сказала я, очень довольная своей сообразительностью.

Брови Нима поползли вверх, он выхватил листок из моих рук, присмотрелся и засмеялся.

— Да, верно, — сказал он, возвращая мне бумагу. — Я не заметил. Так, возьми ручку и запиши это.

Я так и сделала. Получилось:

«Key—four—mate (A—B—C), metaphor—late—endlessly (B—C—A), fate—three—door (C—A—B)»

— Рисунок рифмы примерно такой, — сказал Ним, переписывая его под моими записями. — Теперь я хочу, чтобы ты заменила буквы цифрами.

Я так и сделала, и все стало выглядеть таким образом:

АВС — 123

ВСА — 231

САВ —312

666

— Это же число зверя из Апокалипсиса: шестьсот шестьдесят шесть!

— Да, — согласился Ним. — А если ты сосчитаешь сумму в горизонтальных рядах, то получишь то же число. И это, моя дорогая, называется магическим квадратом. Еще одна математическая игра. Проход коня, рассчитанный Беном Франклином, тоже состоит из подобных магических квадратов. У тебя хороший глаз на такие вещи, ты сразу же увидела то, чего не разглядел я.

— Ты не разглядел? — переспросила я. — Но тогда что же ты имел в виду?

Я уставилась на строчки. Чем-то это напоминало картинку-загадку в детском журнале, когда среди множества линий рисунка надо суметь увидеть спрятанного кролика.

— Проведи черту и отдели две последние строчки от семи предыдущих, — сказал Ним.

Я провела линию.

— Теперь посмотри на первые буквы каждой строки.

Я скользнула взглядом по бумаге сверху вниз, и меня, несмотря на огонь в камине, окатило ледяной волной.

— Что случилось? — спросил Ним, странно поглядывая на меня.

Я молча уставилась на листок. Потом взяла ручку и записала то, что увидела.

«J-A-D-O-U-B-E / C-V» — вот что сказали строчки, и послание было адресовано мне.

— Точно, — произнес наконец Ним, потому что я не могла вымолвить ни слова. — «j’adoube», шахматный термин на французском, означающий «я дотрагиваюсь, я примеряюсь». Это то, что шахматист говорит во время игры, когда собирается дотронуться до фигуры, раздумывая над следующим ходом. За этим термином следуют буквы СV — твои инициалы. Похоже, эта предсказательница передала тебе некое послание. Возможно, она хотела войти с тобой в контакт. Я думаю… Что с тобой, черт побери? Чего ты так испугалась? — спросил он.

— А ты не понимаешь? — От ужаса я едва могла говорить. — J’adoube — это было последнее, что произнес Фиске во время игры. После этого он умер.

Нет нужды говорить о том, что ночью мне приснился кошмар. Я преследовала мужчину на велосипеде по длинному, продуваемому ветром переулку, который круто шел в гору. Здания стояли так близко друг к другу, что не было видно неба. Мы мчались по узким темным улочкам, на каждом повороте я видела отблеск велосипеда, исчезающего вдали. Наконец велосипедист свернул в тупик, и я догнала его. Он поджидал меня, словно паук в своей паутине. Он обернулся, убрал с лица шарф, и я увидела блестящий белый череп с пустыми глазницами. На моих глазах он стал обрастать плотью, пока постепенно не превратился в ухмыляющееся лицо предсказательницы.