– Пожалуйста, не говори загадками.

– Ну, если у тебя заведется другая женщина, ты постараешься свести нас в гостях или в театре, причем она не будет знать про меня, кто я такая, а я про нее – буду. Это твои собственные слова, я тебя за язык не тянула.

– Допустим, но для чего тебе это нужно?

– Не бойся, я не сделаю ей ничего плохого. Мне достаточно посмотреть на нее, чтобы понять, с кем тебе будет лучше, с ней или со мной. Если пойму, что с ней, поверь, я не как твоя мать…

– Господи-и, – простонал Иван Дмитриевич, – знал бы кто, как мне это все надоело! Иди спать, нет у меня другой женщины.

– Правда?

– Правда, правда.

– Тогда чего ты здесь лежишь?

– Здрасьте! Можно подумать…

– И зачем ты выдумал этого маниака? Конечно, есть женщины, которые сами возбуждаются от таких рассказов и возбуждают мужчин, но если просто так я тебя не возбуждаю, то, чем перекладывать вину на меня, позаботился бы лучше о своем желудке. Ты уже не мальчик! Не будешь заботиться о своем здоровье, никакой маниак не поможет. Погляди, на кого ты стал похож!

Загорелась лампа. Откуда-то из складок капотика жена выудила маленькое круглое зеркальце, в которое Ивану Дмитриевичу не раз уже предлагалось посмотреть и убедиться, что краше в гроб кладут, и так далее.

Она поднесла зеркальце ближе, но, прежде чем увидеть в нем свою небритую физиономию, Иван Дмитриевич вспомнил шкапчик с раковиной, где стопкой лежали точно такие же. Две тени просквозили в глубине этого колдовского стекла, «Ма-авра! Ма-авра!»– внутренним, естественно, слухом услышал он, как тот котяра с порванными ушами призывает свою пассию, как она, распаляясь, отвечает ему тягуче и хрипло: «Харла-ам! Харла-ам!» Так в детстве говорила мать, умевшая переводить и с кошачьего, и с птичьего. Это были имена любви, о которой рассказывала Наталья.

– При таком освещении еще куда ни шло, – говорила жена, – но днем, на улице, тебе можно дать все пятьдесят…

– Где ты взяла это зеркало? – перебил он.

– Купила.

– Где купила?

– В лавке.

– В какой лавке?

– Не помню. Где-то на Невском.

– А может быть, на Караванной? В доме номер восемь? Четвертый этаж, квартира налево?

– Ваня, – прошептала жена, потрясенная его всеведением. – Ваня, я…

– Дура! Кто тебя к ней послал?

– Нина Николаевна.

– Что за Нина Николаевна?

– Я тебе сто раз повторяла! Нина Николаевна с третьего этажа, супруга Павла Семеновича. Он у нее тоже,…

– Тоже? Что – тоже? Что ты ей про меня рассказываешь?

– Честное слово, ничего интимного!

– Тоже!… Дай сюда эту дрянь.

Он замахнулся – шмякнуть зеркальце об пол. Жена взвыла:

– Зеркало же! Не смей!

Все– таки швырнув его, правда, на диван, а не на пол, Иван Дмитриевич потянулся к висевшему на спинке стула пиджаку, нашарил в кармане взятую у Шувалова свою визитную карточку и перечитал надпись на обороте: «Вторн. 11-12 ч.». Идиот! Не узнать почерк собственной жены!

– Ты писала?

– Сам-то не видишь?

– И что это означает? Что должно было случиться во вторник, между одиннадцатью и двенадцатью часами утра?

– Ночи, – поправила жена. – В это время наступило полнолуние, только и всего. Она сказала, что при полной луне зеркальце сильнее действует. У меня под рукой была твоя визитка, я и записала на ней, чтобы не забыть, а взять забыла.

– Вечно ты все забываешь! То ключи, то деньги. Почему я никогда ничего не забываю?

– Кроме своих обещаний, – сказала жена, успокаиваясь, как всегда, от его крика.

– И вообще, я разрешал брать мои визитки?

– А что здесь такого? Я же тебе не чужая.

– Нет, ты скажи: разрешал?

– Извини, я думала, тебе лестно, если незнакомые люди оказывают мне знаки уважения как твоей жене. Между прочим, эта гадалка относится к тебе с большим уважением. Когда месяца два назад я пришла к ней впервые, они с мужем целый час, наверное, про тебя расспрашивали.

Иван Дмитриевич вздохнул. Теперь было ясно, почему в последних книжках Н. Доброго у Путилова появилась кроткая, как ангел, жена, молча страдающая от того, что мужа постоянно нет дома, и сын-бесенок, единственный в мире человек, способный обмануть великого сыщика.

Он встал, босиком прошлепал к шкафу. Достав припрятанную там накануне куклу с торчащими из нее иголками, показал жене:

– Это я? Жена кивнула.

– Тоже ее работа?

– Я только взяла у нее иголки, а куклу шила сама.

– Молодец, похоже получилось. Должно подействовать.

– Да, но если ты думаешь, что я хочу извести тебя колдовством, то ошибаешься. Это не черная магия, а белая.

– Зачем? – устало спросил Иван Дмитриевич.

– Ради тебя же самого. Вернее, ради нас обоих и Ванечки… Она сказала, что так можно излечить некоторые твои хронические болезни. При условии, что мои помыслы будут чисты, иначе я могу тебе навредить. Трудно было на это решиться, потому что в последнее время я иногда начинала тебя ненавидеть, но вчера утром у тебя так пахло изо рта, что я решилась. Тут как раз ты позвонил, я пошла открывать, а куклу забыла на диване. Потом смотрю – нету. Думала, если ты ничего не говоришь, значит, она за диван упала, но отодвинуть его сама я не могла, он тяжелый, и швабра туда не достает…