Отряд спускался в долину между рядами могучих дубов, чьи кроны неразлучно сплетались над головами всадников, и по их плащам, по крупам коней безостановочно скользила вниз воздушная светотень.

Но вот дубовая аллея кончилась, и теперь дорогу теснили виноградники. Сьер Одиго махнул рукой, и на дорогу вышел крестьянин.

— Что делается в городе, Жак Бернье? — спросил сеньор.

Мужик, пятясь от лошадей, вытер пот. В его выцветших глазах стояли слезы усталости.

— Где нам знать? — сказал он. — Что видим? Землю да небо. Что слышим? Набат да крики. Шалят, что ли, в городе…

Он подошел к стремени Бернара.

— Скажи-ка, сынок, не слыхать ли чего насчет габелёров?

А сам из-под бровей зорко посматривал на человека в черном. Рене хлестнул его плетью:

— Не загораживай дорогу!

— Тише, Рене, — мягко сказал сьер Одиго. — Принимайся, почтенный Жак, за свой полезный труд. Мы не знаем никаких габелёров.

Через час перед путниками выросли городские стены. Рене велел воинам сомкнуться, и на человека в черном накинули серый плащ. С городских стен окликнули:

— Чьи люди, откуда? Не из Парижа ли?

— Нет, добрые стражники, — звучно ответил сьер Одиго, — не из Парижа, а из замка Шамбор.

Бернару показалось, что он въехал в ущелье, пахнущее мочой и помоями. Верхние этажи домов накрывали нижние и всю улицу вечной сырой тенью.

Всадники то и дело нагибались: над ними поперек проезда на веревках свешивалось белье. Окна везде были плотно закрыты ставнями, на улицах ни души. Тишина…

Бернар разочарованно принюхивался: этот, что ли, воздух «делает свободным»?

— Ох, не нравится мне все это, — сказал Рене. — Пахнет разбоем, сьер.

Сеньор, перегнувшись с седла, изучал лист бумаги, приколотый к вывеске сапожника. Кривые черные буквы вопили как разверстые рты. Бернар прочитал:

«Всем добрым горожанам, славным работникам и честным морякам.

Каждый, кому дорога жизнь, следи за габелёрами! Смерть тому, кто впустит в город парижских грызунов!

Долой габель! Да здравствует король!»

Вместо подписи стояло грубое изображение якоря.

Сьер Одиго и Рене тихо совещались. Одиго обратился к серому всаднику:

— Мсье, полагаю, мы выполнили свой долг. Вы уже в городе.

Дрожа с головы до ног, тот ответил:

— Именем короля, сьер, вы обязаны доставить меня туда, где я буду в безопасности. Ведите меня в ратушу, к мэру или к самому дьяволу, но не оставляйте одного!

— Эх! — воскликнул Рене в нетерпении. — Дайте позволение, сеньор, и мы пройдем. Мятежники не о семи головах.

Он спрыгнул с коня и кинул поводья слуге. Привычным движением сдвинул на лоб железную шапку так, что она закрыла лицо и в прорези блеснул его взгляд, потом, слегка присев, вымахнул из ножен шпагу и гаркнул: «За мной!»

Десять воинов, как в зеркале, повторили его движение. В конце улицы перед ратушей высилась баррикада. Звонкий мальчишеский голос крикнул оттуда:

— Стой, ни шагу дальше!

— Ого! — засмеялся Рене. — Баррикада поет петухом!

Уклоняясь от летящих камней, воины полезли на баррикаду. Отец велел Бернару сойти с коня и укрыться за домом. Откуда ни возьмись, появился толстый человек в отороченном мехом кафтане.

— Сеньор Одиго! — закричал он. — Этот прием не для вас. Идите сюда, прошу вас…

Сьер Одиго насмешливо поклонился.

— Наконец-то я вижу истинного хозяина города! Позвольте представить вам, мэтр Лавю… — и он потянул за край серого плаща. Лавю взглянул в лицо Серому Плащу — и отшатнулся.

— Вы? В такое время? Ужасно, мессир Менье!

За баррикадой все уже было кончено: люди Рене, преодолев слабое сопротивление, растаскивали бревна и бочки. Над городом мерно звучал набат, стаи вспугнутых голубей, треща крыльями, кружили над ратушей. Мэтр Лавю отпер дверь ратуши и пропустил туда сьера Одига с интендантом.

Бернар зашел за баррикаду. У стены ратуши, привалясь к ней спиной, сидел один-единственный мятежник — тщедушный парнишка его возраста. С бьющимся сердцем Бернар склонился над ним:

— Чего вы хотели, добрый юноша?

Повстанец движением головы отбросил волосы с лица и увидел мальчика в господской одежде.

— Чего я хотел? — повторил он довольно нахально. — Того же, что и амбарная мышь, — жрать!

— Все говорят о габели, — сказал Бернар. — Что это такое и почему так ненавидят габелёров?