– А тебе то что?

– Если ты примешь ее на себя, то я сделаю все остальное.

– Чего сделаешь? Завалишь этот дуб?

– Это не дуб…

– Один хрен! Так завалишь или нет?!

Я начал заводиться. Неподходящее время для шуток, а девка… может, и не шутит она.

– Я не хочу умирать в дыму. Но Его смерть на себя не возьму. На мне и так…

Замолкает, отводит глаза.

– А тебя типа, бригада лесорубов в рукаве?

– Мы можем не успеть.

Я едва разобрал ее шепот. Она смотрит на дальние кусты. Нижние ветки и траву трогает белесый дым. Пока редкий. Но ветер в нашу сторону. Зелень быстро подсохнет и полыхнет. А как горят сухие травы, я уже видел. Если бы не ручеек, так бы и остались на той лужайке.

– Блин! – Хватаю Тощую за плечо. – Говори, чего делать…

Она смотрит на мою руку, потом на дерево. Мельком. И тут же отворачивается. Лицо бледное до синевы, и веки дрожат. Боится девка.

– Говори, – встряхиваю ее. Голова дергается на тонкой шее. Глаза кажутся черными от огромных зрачков. В них такой ужас, у меня пря мурашки по спине, а горло… словно крепкое, дружеское рукопожатие на нем. – Говори, – хриплю я.

– Подойди к Нему. Скажи: Тиама, я готов взять на себя твою смерть. Проснись и услышь. Потом подожди немного и приложи ладони к Нему.

– Это все?

– Да.

– Очень просто, вроде как.

– Просто, – соглашается девка. – Но если Он не услышит, ты умрешь. Потом – я.

– Почему?

– Потому, что научила.

Не это спрашивал, ну да ладно. С трудом разжимаю пальцы. Ноги, как ватой набиты, так и норовят подогнуться.

– Осторожней, – от голоса Тощей волосы шевелятся на затылке. – Он отличает истину от обмана.

До дерева метров сто, а я иду, кажется, полжизни. Качаются шары одуванчиков. Как же они будут гореть! – подумал я, и цветы шарахнулись от моих ног.

А вот и наши проводники: волк вылизывает обожженный бок, а возле брюха волчицы копошатся детеныши. Блин, прям идиллия! Только запах дыма лишний.

Останавливаюсь возле дерева, а мне в спину целятся три пары глаз. Говорю то, чего сказала Тощая и жду. Дурацкое такое ощущение, словно в игру какую-то играю, в какую и в детстве никогда не играл. Стыдную такую игру, не для пацанов.

Кто-то погладил меня по голове. Как пожалел. Блин, вот только этого не надо!

Листья зашелестели. Порыв ветра качнул меня к стволу. Чуть мордой в него не впечатался. Нет, не правильно так. Тощая о ладонях что-то говорила. А они уже прилипли к коре. Теплой, шелковистой. Похожей на кожу. Гладкую, ухоженную. Такая же черная и душистая была у Саманты. Жаль, не оказалось меня рядом, когда понадоился чернушке. Хорошая девочка Сама… но до смерти самостоятельная.

Что-то толкнуло меня в грудь, и я понял: с объятиями и воспоминаниями пора завязывать.

Обратно шел легко. Отдохнувшим, спокойным. Словно и не было сумасшедшего бега, и не грозит нам изжариться под этим деревом. Понятно теперь, почему Тощая так его уважает, а вот почему боится?…

Она бежала ко мне. Лицо бледное, а рыжие лохмы казались огненными языками. В глазах – коктейль из страха и восторга. Желто-оранжевый. Такой же, как у Знойной страсти, если смотреть на солнце сквозь бокал. Неплохое вино попадается на Кипре.

– Я делаю это для тебя, – выдохнула Тощая. – Повтори!

Я повторил. Она побежала к дереву. А я не стал оборачиваться. Смотреть, как оно умирает… не то было настроение.

У меня на плече лежал листок. Похожий на ладошку младенца. Только с четырьмя пальцами.

На память, типа, – усмехнулся я. – Спасибо…

И тут же засунул эту усмешку куда подальше.

Плечо обожгло и сквозь одежду Рука сама схватилась за больное место. Проклятый инстинкт! Даже у врачей он срабатывает. Знаю, что нельзя тереть ожог, а сам… Ладонь отдернулась. Как от горячего. Поверх всех линий отпечатался четырехпалый листок.

Волки резко вскочили, зарычали, прижав уши. Взгляд сквозь меня и выше.

Чего-то огромное шевельнулось у меня за спиной, тяжело вздохнуло. Зеленый полумрак дрогнул и пополз к обрыву. Сначала медленно, неохотно, потом быстрее.

Яркий свет рухнул на поляну. Цветы задрожали и стали гнуться под его тяжестью.

Глаза заслезились, как от дыма.

– Ты первый.

Тощая стояла рядом. Руки прижала к груди, кулаки спрятала в рукава, и гнется, словно мерзнет.

– Чего?

– Ты первый, – повторила она.

Я пошел к дереву.

Не знаю, как девка сделала это, но… дерево лежало. Я шел к нему и не верил. Глаза видели, а я не верил собственным глазам. Дерево стало мостом, как я и хотел. Ветки на Столбе, конец ствола на нашем берегу. И ни одной опилки возле низкого пня. Срез ровный и гладкий. Как скальпелем сделанный. И ярко-красная середина.

– Прости, – зачем-то сказал я, коснувшись коры.

Она была теплой.

Мертвые тоже не сразу остывают.