Вот и сошлись ладони.

Но чем ближе к ране, тем труднее их двигать было.

Ну, с ядом справились. Рана чистая. А чего делать с переломами? Позвоночник – это не хухры-мухры. Выживет пацан – парализованным будет. Ниже лопаток. И вряд ли мне спасибоскажет.

Марла. Опять рядом. Стоит на коленях, нюхает рану, чего-то говорит. Не знаю я этого языка. Ни слова не понимаю. А вот Малек, похоже, понимает. Шевелит пальцами, тянется рукой к шее. Своей. И дергает тонкую светлую цепочку. А та не рвется. Чуть толще нитки, а держится.

Малек шепчет. Просит чего-то. На том же, незнакомом. Марла качает головой. И отвечает. На всеобщем.

– Не могу.

– Чего не можешь? Ну!

Она смотрит на меня и молчит. Самое время играть в молчанку.

– Да говори же, твою мать!

Голос, похожий на карканье полузадушенной вороны. Не Марла говорит, раненый.

– Имя… дай Имя…

– Какое имя?

– У него нет Имени.

Шепот. Едва слышный. Марла.

– На фига ему…

– Он не может измениться.

– Чего не может?…

– Залечить раны.

Мне понятно насчет ран. И только.

– Тогда дай ему это дурацкое имя!

Я уже ору. И меня трясет. Марла прижимается к перилам.

– Не могу.

– Господин… ты дай…

Сиплое карканье. Скрип несмазанного замка.

– Имя? Какое, блин?…

– Его Имя. Настоящее. Можешь узнать?

А в голосе надежда проклевывается. Слабенькая. А вдруг смогу? Ведь сумел победить слугу Неназываемого. И с ядом справился. Так может и…

Марла отводит глаза, и я перестаю ее слышать. Или читать мысли. Хрен его знает, чего между нами только что произошло.

Имя? Настоящее? Ага, как же. Только тем и занимаюсь, что имена придумываю. В свободное от работы время.

Малек вывернул шею, и я увидел его лицо. Бледное. Потное. Из прокушенной губы бежит кровушка. Кожа под глазами дрожит, а сами глаза…

Блин! Никогда такого не видел.

Зрачок то круглый, то вытягивается в нитку, а радужка – то темно-серая, то красно-коричневая.

– Имя!… – просит Малек.

А у меня язык затянуло. Намного ниже апендикса.

Кота он мне напомнил. Пацан. Молодого, домашнего. Побывавшего на настоящей кошачьей разборке. В первый раз. И ничего мне в голову не пришло, кроме Васьки. Ну, не Мурчиком же пацана называть!

А странно меняющиеся глаза тянули из меня Имя. Как здоровый зуб без наркоза. И я с трудом выдавил:

– Ва-ас-с-с…

А все остальное застряло в горле.

Глаза окончательно изменились. Перестали быть человеческими. Цепочка лопнула, и рука пацана ударилась о ступеньку. Рядом с моей ногой. Не рука – лапа! С когтями…

– Назад!

Это Марла. Мне. А я стою в полном обалдении. Даже не заметил, когда разогнулся и убрал руки от пациента.

Вой. Или крик. Глубокие царапины на лестнице. Я пялюсь на них так, будто ничего интереснее в жизни не видел. И не увижу. Считаю царапины.

Раз…

Ко мне тянется Марла.

Два…

Ее пальцы сжимают мою рубаху выше пояса.

Три…

Я сижу на перилах.

Четыре…

Пацан катится вниз, переворачивается на спину. Его трясет, как в припадке, выгибает. Затылок и пятки на полу, а все остальное – дугой.

– Скорее!

Меня сдергивают с перил. Хватаюсь за Марлу, чтобы не упасть. А она с моим плащом в руке прыгает вниз по ступенькам. Даже ран своих не замечает. Четырех царапин ниже колена.

– Накрываем его. Быстро!

Воющий, дрожащий комок исчезает под плащом.

– Зови его! Зови!!

У меня нет слов, нет букв, нет даже мыслей. В голове пусто, как после уплаты налогов.

– Зови! Он услышит…

Плащ выгибается горбом. Ткань протыкают шипы. Ряд острых, тонких, раза в два тоньше моих пальцев.

– Берегись!

Марла отбрасывает мою ладонь. Через миг плащ там тоже пробит.

– Зови! Не удержим!…

Прижимает к полу край ткани, а что-то живое рычит, ворочается под плащом. Пытается выбраться. И на полу появляются царапины. Марла отдергивает руку. Палец в крови. Она смотрит на меня так, словно я это ее цапнул.

Вспоминаю, что когда-то умел говорить.

– Васс, Вас-с, Ва-ас, Ва-асс…

Зову.

Зову, мать его, а оно дергается! Зову, а оно не слышит. Смотрю на Марлу. Она шепчет чуть слышно: