Он услышал за своей спиной грузные шаги и повернулся.

— Хайль Гитлер! — хрипло сказал Штумпф.

— Хайль! — ответил инструктор, с удивлением посмотрев на обер-лейтенанта: подбородок его вздрагивал, лицо перекосилось, из-за темных крупных зубов высовывался большой язык. — Приказ выполнен — деревня горит.

— Я вижу… У Штумпф раскрыл рот, лицо его посинело, и, хватая руками воздух, он грохнулся на пол, быстро-быстро засучил ногами, сбивая в гармошку лоскутный половик. Фон Герделер закурил и, перешагнув через дергающееся тело офицера, сел в кресло — стал ждать, когда закончится припадок.

— Врача? — спросил дежурный, вбежавший на шум.

— Не надо, — поморщился инструктор, — это нервный припадок, какие часто бывают у фронтовиков и которые кончаются, как правило, без всяких последствий… Идите!

Штумпф скоро затих и долго лежал на спине, бессмысленно глядя в потолок. Докурив сигарету, фон Герделер наполнил стакан водой, добавил немного коньяку и подошел к офицеру.

— Пейте, — сказал он.

Штумпф, хлюпая губами, жадно выпил воду; инструктор помог ему сесть.

— Это пройдет, — успокоил он, — ерунда!

— Это никогда не пройдет, — хрипло, с натугой произнес Штумпф и, держась за спинку кресла, встал. — Три года, — сказал он, шагнув вперед, — три года я жил с финнами, ел финский хлеб пополам с опилками, страдал вместе с ними… И я не могу!.. Я не могу так…

— Чего не можете?

Штумпф рванул ворот мундира, открыв жирную волосатую грудь, заскреб ее пальцами.

— Эта деревня… Эти бабы… А я… мы… Я не могу! — выкрикнул он, наступая на фон Герделера. — Три года… с ними… Ханкониеми, Виипури, Сестрорецк… А потом здесь: Кестеньга, Рукаярви, Тиронваара… Они так, а мы…

— Смирно! — скомандовал фон Герделер.

Штумпф застыл, только концы его пальцев судорожно вздрагивали, а в углах по-собачьи безрадостных глаз висли мутные жалкие слезы.

— Сегодня же, — сказал инструктор, — вы уберетесь отсюда в Петсамо. Мне совсем не нужны такие офицеры…

Селение, в которое они въехали глубокой ночью, спало мирным сном. Только собаки, стервенея, бросались под копыта. Ставни в домах были плотно закрыты. На улице — ни души. Фон Герделер, не слезая с коня, читал вывешенные на воротах таблички, узкий луч карманного фонаря рыскал по заборам:

— Корзинщик Унто Купиайнен… Адвокат Лехми Аланен, опять не то… Ага, вот, кажется, здесь!..

Спешились. Оставив двух сопровождавших его всадников, фон Герделер направился к дому. Ветви кустарников, растущих в палисаднике, яростно хлестали в темноте по лицу. Дверь, ведущая с крыльца в теплые сени, была незапертой. Споткнувшись о порог, инструктор вошел внутрь, долго шарил рукой по стене, отыскивая выключатель.

— Эй, кто тут есть?..

Одна комната, другая… Двери разлетаются настежь.

И вдруг — приглушенный женский крик. Немолодая женщина в длинной до пят ночной рубашке торопливо зажигала керосиновую лампу. Пальцы ее дрожали, рассыпая по полу спички. В спальне пахло тепло обжитым уютом, широкая постель стыдливо обнажала смятые простыни.

— Простите, — сказал фон Герделер, вскидывая руку к козырьку, — но я, наверное, не привыкну к финскому обычаю, чтобы двери оставались незапертыми.

Он сказал это по-шведски, и женщина, быстро накинув халат, ответила тоже по-шведски:

— Если вы пришли для разговора с Петсамо, то разговор не состоится, — линия испорчена.

— Значит, я попал туда, куда мне нужно, — вежливо сказал инструктор. — Вы и есть телеграфистка фру Андерсон?

— Да, я.

— Прошу, — проговорил оберст и, взяв фру Андерсон за локоть, вывел ее из спальни.

— Я не понимаю, что вы хотите от меня?

— Чтобы вы соединили меня с Петсамо. Женщина села перед аппаратом, включила связь.

— Видите, — сказала она, — все мертво!

— Я вижу другое, — улыбнулся инструктор. — Что же именно?

— Во-первых, вы хорошенькая женщина, а во-вторых, вы не хотите соединить меня с Петсамо!

— Но…

— Оставим это!

Он протянул ей пачку сигарет, она неуверенно закурила от зажигалки фон Герделера, который закурил тоже.

— Я уже стара для вас, — неожиданно сказала фру Андерсон.

— Надклеванная птицей вишня всегда слаще.

— Спасибо и за это… Ха!

— Пожалуйста, — невозмутимо ответил фон Герделер, выпуская дым к потолку. — Так я жду!

— Ждать вам нечего: на проводе — пусто.