«Команда 38-С, — говорил Сайманов, — целиком состоит из людей, плававших ранее на парусно-моторных сейнерах Черного моря. Люди прошли Одессу, Севастополь, Керчь, Новороссийск, хлебнули огня и воды немало. С такими матросами можно хорошо воевать, товарищ капитан-лейтенант, только надо держать их в руках. Южане — народ темпераментный, к ним подход нужен особый…»

Долго они тогда разговаривали, обсуждая мельчайшие детали задания, а вот волноваться Прохор Николаевич стал только сейчас, когда поезд уже перескочил входную стрелку и мимо побежали скученные, с серыми крышами, точно грибы после дождя, домики невеселой Кандалакши.

— Ладно, посмотрим, — сказал Рябинин, закуривая папиросу и спрыгивая на перрон, не дожидаясь остановки поезда.

Флотские казармы помещались на окраине. Дальше тянулись болота, рвы и чахлый кочкарник. На КПП Рябинин предъявил документы. Дежурный по казармам сказал, что команда 38-С ушла в баню. Прохор Николаевич подумал: «А не пойти ли и мне помыться, освежусь немного… И народ заодно посмотрю… Каков он?..»

Баню отыскать было нетрудно. Водовоз, стоящий на перекрестке с бочкой воды, встретил Рябинина как старого знакомого и заулыбался еще издали.

— Ишь ты! — сказал он, когда офицер поравнялся с ним. — Открыли все-таки. Мы со старухой со своей думали, что не откроют, ан нет, раскачались напоследок.

И, забрав в кулак тощую бороденку, радостно удивился:

— Ска-а-ажи на милость!..

В руке старик держал газету. Когда Рябинин развернул хлопающие на ветру страницы, в глаза сразу бросилась фотография генерала Эйзенхауэра. Генерал сидел улыбаясь, положив на стол руки с холеными пальцами, на одном из которых сверкал перстень.

Поверх всей страницы было четко оттиснуто: «Высадка союзных войск на побережье Франции. Лондон. 6 июня… Военно-морские силы союзников при поддержке крупных военно-воздушных сил сегодня утром начали высадку союзных армий на северном побережье Франции в Сенекой бухте…»

— Слева — Шербур, справа — Гавр, — продолжал переживать водовоз. — Далековато от Германии, не мешало бы поближе. Теперь жди, когда они еще выйдут на дорогу Валонь — Карентан, а до Канн этих самых им в один день никак не дойти.

— Где это ты все вычитал? — спросил Рябинин, удивленный географическими познаниями водовоза.

Старик презрительно хмыкнул и задрал бороденку к самому небу.

— Я ту землю на своем брюхе прополз, каждую ложбинку изучил. Еще в первую мировую много там нашего русского брата «за веру, царя и отечество» голову положило.

И, видя, что офицер еще не совсем понимает его, пояснил:

— В экспедиционном корпусе я служил… Ну вот…

Баня находилась в центре города. Прохор Николаевич сразу прошел в раздевалку. Из-за двери мыльной доносился грохот шаек, гул голосов, шлепанье босых ног.

— Давно моются? — спросил Рябинин у старой банщицы.

— Опоздал, сынок! Уже, почитай, митинг кончился»

— Что, что? — Рябинин удивленно посмотрел на бабку: уж не свихнулась ли на старости лет. — Какой там еще митинг?

— Все про второй фронт. Нешто не слыхал?.. Как пришли сыночки в баньку, разоболоклись, так, сердешные, и митингуют…

Прохор Николаевич нетерпеливо захлопнул дверцу рундучка и чуть ли не бегом прошел в мыльную.

В воздухе плавал пар, отовсюду летели горячие и холодные брызги, в тумане, словно в облаках, скользили тела матросов. На деревянной скамье стоял тощий матрос и пытался перекричать остальных. Но ему не давали говорить:

— Кончай, Кубиков, зарапортовался!..

— Водой его надо холодной облить, пусть простынет!

— Зачем водой?.. Намылить ему трибуну, чтобы он сверзился!..

Какой-то матрос открыл кран и, прижав струю пальцем, направил ее прямо на оратора. Тощий поспешно спрыгнул на пол, прячась за чужие спины. Матросы, дружно гогоча, с шумом разбирали шайки.

— А ну, не расходись! — низкорослый толстый человек с широкой лопатообразной бородой, разложенной по груди, пробирался через толпу, орудуя квадратными плечами. — Отойди! — говорил он. — Не мешай!.. Дай пройти, не видишь, что ли?..

— Кто это? — спросил Рябинин у матроса, стоявшего рядом.

— Да это наш боцманюга, — лениво ответил тот. — Неужто не знаешь?

Боцман влез на скамью — сразу все стихло. Борода, видно, была здесь в особом почете. Откашлявшись для солидности, бородач сказал:

— Так что считаю нужным подвести итоги… Тут некий воин христолюбивый Кубиков второму фронту шибко возрадовался. Мол, половину войны союзники на свои плечи положили. Так с этой тяжестью и попрут тебе на Берлин, только знай догоняй. Дескать, мы свое дело сделали, теперь и спешить некуда… Так ли это, товарищи? Ну, ответь мне… Кто?.. Ну, хотя бы ты!