Теперь они опустели, если не считать саркофага и многострадальных костей бедного мальчика. Восемнадцати лет от роду, бездетный, возможно, убитый... Шмидт достал носовой платок и высморкался. Он чрезвычайно сентиментален.

Мы потянулись к выходу — двадцать пять шагов, я сосчитала, по коридору и шестнадцать ступенек по наклонной галерее, их я тоже сосчитала. Я чувствовала себя спокойно — повсюду горел свет, а Шмидт, расчувствовавшись, шмыгал носом прямо позади меня. После того как мы вышли на свет, служитель закрыл входную дверь и запер ее, к шумному неудовольствию нескольких «неорганизованных» туристов, слонявшихся поблизости в надежде проникнуть внутрь. Должно быть, официально гробница была закрыта и теперь. В этом отношении, как, впрочем, и в некоторых других, наша группа имела привилегии.

Когда мы добрались до следующей по программе гробницы Аменхотепа, Шмидт снова начал суетиться вокруг меня. В путеводителе гробница характеризовалась как «глубокая», и Шмидт настаивал, чтобы я не испытывала судьбу. Говорил он, как обычно, громко, так что, если в группе и был кто-то, кто не знал еще о моей фобии, теперь о ней узнали все.

— Не будьте дураком, Шмидт, — сказала я. — Я не упущу такой возможности ни за что на свете.

Вниз, вниз, вниз продвигались мы, и если вы думаете, что я не считала шагов, то глубоко заблуждаетесь. Лестничные марши вели вниз, наклонные галереи вели вниз, и когда мне казалось, что мы наконец дошли до конца, открывались новые ступеньки, ведущие еще глубже, и новые галереи. Квадратные колонны в последней комнате сохраняли живописный слой и надписи. Это почти все, что я помню. Все силы уходили на to, чтобы поддерживать на лице выражение хладнокровного безразличия.

Кроме того, неприятное ощущение создавали жара, спертый воздух и пыль. Когда настало время выбираться наверх, лицо у Шмидта было багровым и мне не нравилось, как тяжело он дышал. Я шла медленно, чтобы быть рядом с ним, мы часто останавливались передохнуть, тревога о Шмидте отодвинула далеко на задний план мои собственные переживания. Я знала, что он никогда не признается в своей слабости, и готова была лягнуть Фейсала за то, что он озабоченно сказал:

— Герр доктор, может быть, вам лучше пойти на террасу для отдыха и выпить чего-нибудь прохладительного, чем осматривать следующую гробницу? Тем более что гробница Хоремхеба — самая глубокая в Долине, воздух там тяжелый и жара...

Шмидт чуть не подавился от кашля, пытаясь скрыть одышку. Но прежде чем он успел что-нибудь ответить, я заявила:

— Не знаю, как вы, Шмидт, а с меня хватит. Где эта терраса для отдыха?

За отдых проголосовали все, поэтому мы вернулись ко входу и сели в вагончик трамвая. Солнце стояло уже высоко, в его лучах все скалы казались теперь одинаково желтовато-коричневыми. Палитра вообще выцвела и обеднела — цветовыми пятнами оставались только чистое синее небо над головой да яркие одежды некоторых туристов.

Шмидт потягивал второй стакан лимонада (он, конечно, хотел пива, но я не позволила), когда Лэрри, с которым мы обсуждали увиденные в гробницах рельефы, вдруг запнулся прямо посреди фразы. Пробормотав «извините меня», он встал и направился к выходу.

Там его ждал Шредер со шляпой в руке, лысина его блестела от пота. Мне — и не только мне — показалось немного странным, что он не подошел к нам. Все замолчали и уставились на них. Все, кроме Джона. Бросив беглый взгляд на Шредера, он откинулся на стуле и прикрыл глаза. Джон не сказал ни слова с тех пор, как мы сюда пришли.

Через несколько минут Шредер ушел, а Лэрри вернулся, качая головой и улыбаясь:

— Я не устаю повторять, что он относится к своим обязанностям слишком серьезно. Так, несущественные мелочи насчет сегодняшнего приема.

— А давно он у вас работает? — простодушно спросила я.

— Дайте подумать... — Лэрри повернулся к вездесущему Эду. — Когда он пришел? Года два назад?

— Около того, — ответил Эд и вернулся к своему пиву. Он был не слишком разговорчивым собеседником.

Если Эд помнит, когда появился Шредер, стало быть, сам он служит у Лэрри более двух лет. Я напомнила себе, что больше не интересуюсь всем этим.

Шмидт разделался с еще одним стаканом лимонада и двумя конфетами и был готов продолжать экскурсию. Я судорожно соображала, как отговорить его, но тут Лэрри предложил:

— Сегодня слишком хороший день, чтобы проводить его в подземелье. Как насчет того, чтобы пройтись к Дейр аль-Бахари, Вики? Он расположен в излучине реки к югу отсюда, за теми холмами, с которых открывается чудесный вид на храм. А автобус сможет нас там подобрать, правда, Фейсал?

Фейсал кивнул, а Шмидт воскликнул:

— Прекрасная идея! Я тоже пойду.

— Но герр директор, — запротестовал Фейсал, — это длинный и тяжелый переход. Он займет минут сорок пять... — Фейсал многозначительно оглядел кругленькую фигуру Шмидта и добавил: — Может быть, и больше.

Более того, Шмидта никто не приглашал. Но я не стала этого подчеркивать. Такая прогулка все же меньшее из двух зол. Для Шмидта худшее испытание — пыльное, безвоздушное пространство подземных гробниц.