— А чье это тело? Хотя бы предположительно.

— Пока ничего конкретного они сказать не могут, но квартирант носил одежду пятьдесят четвертого размера, и именно такие габариты имеет безголовый труп.

— А голову, конечно, не нашли.

— В том-то и дело, что нет. Весь чердак по три раза прошмонали — и ничего. Нет головы, хоть ты лопни. Наверное, в мусорку выкинули или еще что отчебучили.

— Скверно. Без головы плохо даже покойнику. Больше ничего?

— Есть еще один прикол, но это уже мое личное наблюдение, и им я гордиться вправе. Среди шмоток квартиранта была одна кожаная куртка, самая обычная, черного цвета, с меховым воротником. Но меня она сразу заинтересовала.

— И чем же она привлекла внимание славного околоточного Оленина?

— Своей величиной. Она, представь, по крайней мере на пару размеров меньше, чем остальные вещи квартиранта. Я внимательно, по шовчикам, ее рассмотрел, и знаешь, что увидел? — Капитан сделал многозначительную паузу, словно собираясь декларировать изобретение вечного двигателя. — Я обнаружил дырку в кармане.

— А за подкладкой килограмм золота, — ощерившись, добавил я.

— Нет, Иваныч, это было сквозное отверстие, кто-то в кого-то стрелял через карман.

— Оригинально. И кто это вдруг решил возродить добрые бандитские традиции полувековой давности?

— А кто его знает, скорее всего, убивали того самого человека, которого потом разделали. Стреляли без глушака, потому что карман маленький и весь агрегат в него просто бы не поместился, к тому же и обгорел он сильно.

— Ну что же, Федорыч, поработал ты на совесть, это дело следует отметить.

— А вот личность повешенной женщины до сих пор установить не удалось.

— Ничего страшного, возможно, завтра я тебе помогу и с этим вопросом, а теперь забудем о делах, по маленькой — и спать. Устал я сегодня как черт.

— Я тоже, поэтому «маленькую» давай отложим до лучших времен.

— Не возражаю, — согласился я. — Такая возможность нам представится завтра.

Врач судебно-медицинской экспертизы опоздал на час и появился только в восемь. На удивление он был трезв как стеклышко и даже его вечно оплывшая физиономия сегодня была свежа и ухожена. Наверное, помимо запланированного, ожидается дополнительное затмение солнца. Однако, заговорщически пощелкав по крышке своего неизменного «дипломата», он тут же разрушил все мои иллюзии:

— Спиритус грандиозус! Колоссаль! Тебе принес.

— Как это ты по дороге его не уговорил?

— Не пьем мы, Гончаров, нынче это не в моде.

— Захарыч, не пугай так жестоко. А то ведь и родить можно.

— Нет, я говорю вполне серьезно.

— И давно это у тебя началось?

— Третий месяц пошел.

— Ну тогда не страшно, это пройдет. Просто банальная дамская задержка. Или тебя закодировали?

— Ага, начальница наша. Так закодировала, что до сих пор в глазах темно. Я последнее время как на работу приходил, так сразу прямым ходом к девчонкам под капельницу. Они меня прокачают, все дерьмо выведут, и вроде как ничего, иду к столу на трудовую вахту, а после работы опять рогом в землю. Прожил я так последние полгода: вечерком — в стакан, а утром — под капельницу. В конце концов привык к такому режиму, как наркоман все вены себе исколол. И тут эта горгона, Наталия Георгиевна, запретила выдавать мне физраствор. Я ей говорю: что же ты, блоха пернатая, делаешь, ведь загнется раб Божий Корж. А она отвечает: лучше тебя один раз похоронить, чем каждый вечер натыкаться на твою пьяную харю, да и раствор нынче не даром дается. Ну в тот раз меня еще почистили по полной программе, а к вечеру я нализался по новой. Думал, она шутки шутит. Ан нет. Я по привычке в девчонкам, а они в отказ. Говорят, что ключи от склада эта убийца забрала себе. Я к ней, то да се — бесполезно! Говорит: я тебя предупреждала и нет моих принципов, чтобы слово свое не держать. И более того, приказ о твоем увольнении подготовлен, но пока бездействует в столе. Доставать я его оттуда не буду, это сделаешь ты сам, если еще хоть раз увижу тебя в непотребности. Чуть я тогда дуба не дал. А жить-то хочется, кушать надо, а кому нужен старый алкоголик, который только то и может, что вспарывать брюхо да пилить черепа.

— С тобой все ясно, — прервал я затянувшуюся исповедь сизого носа. — Передавай привет Наталии Георгиевне и скажи, что ее политика единственно верная и дело ее правое. А теперь перейдем к делу. Что ты можешь сказать по существу поставленных мною вопросов?

— Во-первых, с тебя причитается. После твоего звонка я добровольно вызвался потрошить твою бабу и проканителился с ней до сего времени.

— За что я очень тебе признателен. Рассказывай.

— А чего рассказывать — я уже написал заключение, бери да читай.

— Нет уж, соизволь на словах, так мне понятнее.

— Как хочешь. Начнем с того, что она была наркоманкой.

— Не может этого быть.

— Может или не может, я не знаю, а говорю тебе голые факты. У нее на изгибах рук я обнаружил по крайней мере полтора десятка дырок от иглы. Далее, окочурилась она от сумасшедшей передозировки героина, а только потом пошла и повесилась. Вот такой расклад получается.

— Что-то здесь не так. Ты видел ее косметику?

— Хороший макияж. Я в этом не специалист, но, по моему мнению, гримировали ее уже мертвую. Примерно так, как разрисовывают матрешек.

— Почему ты так решил?

— Потому что тушь и помада нанесены поверхностно, так, как есть. Понимаешь, косметика не проникла в мелкие морщинки и углубления. Ты видел, как бабы себя размалевывают? Они растягивают губы аж до ушей, оттягивают веки до задницы и только затем мытарят себя, бедняжки, чтобы краска проникла в каждую пору. В нашем случае такого нет, помада нанесена на спокойные губы, как и тени, как и тональный крем.

— Захарыч, трезвый образ жизни идет тебе на пользу. Ты стал умный, как наш домком. Можно переходить ко второму вопросу, если ты исчерпал первый. Как тебе понравились фрагменты четвертованного тела?