Наш герой слишком поздно сообразил, что девушку он приплел совершенно напрасно: не по-мужски это – ябедничать большим дядям на обидевшую ненароком девочку, но было уже поздно… Некий серый человечек в огромном берете так споро и похоже зарисовал «со слов потерпевшего» портреты, что любой составляющий фотороботы милицейский художник был бы посрамлен и унижен.

Опять же, из рассказа вытекало, что банда таскала свою жертву за собой несколько дней, постепенно раздевая и подвергая перманентным унижениям до тех пор, пока, прискучив, не бросила свою игрушку в болоте совершенно обнаженной.

«Не вяжутся у тебя концы с концами, – сказал бы на это беспощадный к врагам народа и представителям интеллигентской прослойки черный кот Баюн, имевший, согласно заветам Железного Феликса, холодную голову, горячее сердце и чистые руки… пардон, когти. – Контра недобитая…»

Но собравшаяся за столом компания уже была в том градусе, когда все доверяют всем полностью и безоговорочно, поэтому вранье Георгия сошло ему с рук, без особенных вопросов. Да было бы с чего сомневаться! Разбойники, они и есть разбойники, и фиг кто из порядочных людей разберется в их порочной психологии, кроме старика Фрейда, судей и палача. А потому и думать нечего: наливай!..

– А все-таки, сударь, – уже порядком «нагрузившийся» Арталетов все пытался выяснить мучивший его вопрос у рыжебородого богатыря, с хрустом пережевывавшего ножку бедного поросенка, словно сенбернар – куриную, – почему вас зовут Барбаросса? Ведь это прозвище знаменитого Фридриха Барбароссы, предводителя одного из крестовых походов на Восток… Он был, и-и-ик, вашим предком?

– Да у нас в роду все Барбароссы, – прожевав, добродушно пробасил немец. – И батюшка мой был Барбароссой, и дедушка… И прадедушку, я слышал, так дразнили. Это все из-за итальяшек. Мы с ними издавна не ладили, а прозвище наше с их языка «красная борода» переводится: мы все в роду рыжие. А вообще, кличут нас Гогенштауфенами…

– Нет, вы послушайте… – гнул свое пьяненький Жора.

Он вкратце, но доходчиво пересказал всем и особенно внимательно слушавшему его немцу историю знаменитого германского императора, умолчав лишь о его печальном конце[22].

– Нет, ты понимаешь! – хлопнул огромной пятерней по столу здоровяк, когда Арталетов закончил. – А я-то все время думаю: что это меня на Восток тянет? Вы, ваше величество, не обижайтесь, но сразу после этого похода я со своими бойцами откланяюсь: страсть как охота посмотреть, чем эти сарацины дышат. И вообще, Гроб Господень, Палестина и все такое, понимаешь… Верблюды опять же… Соседа Филю только приглашу… Ты как, Гайк? Пойдешь со мной?

Рассудительный Гайк, как и подобает южанину, пил вино, разбавляя его водой, а не водкой и уж тем более не пивом, запомните это твердо или, еще лучше, где-нибудь запишите, поэтому сохранил толику трезвого ума.

– Меня тоже тянет куда-то, друг мой Фридрих, но, я думаю, не в пустыню эту, а куда-нибудь на юг, где синеет теплое море, хохочут смуглые черноокие красавицы, курятся в легкой дымке облаков горы и растет восхитительная виноградная лоза…

– Так тебе к моим соседям, – хохотнул Фридрих. – В Италию!

Гайк перекатил маслины своих глаз на девушку, разносящую вино, довольно смуглую и вполне черноокую, потом мечтательно возвел их горе и проворковал:

– Да, Фриц, я бы лучше съездил к твоим друзьям итальянцам, не будь я Гайком Юльевичем Цезаряном.

– Как?! – Жора едва не свалился со стула от изумления. – Вы Цезарян? То-то я смотрю, что, если вас побрить…

– А вот этого не нужно, – вовремя вставил свое веское слово король, хмуря густые брови и как раз в этот момент пытаясь согнать с плеча Леплайсана маленького, не больше четырех с половиной сантиметров ростом, зеленого индивидуума, корчившего ему рожи и поэтому услышавшего только самый конец фразы. – Бритый Гайк мне совсем не нравится.

– Мужик без усов, – вполне трезво промолвил шут, глаза которого никак не могли прийти к консенсусу, норовя каждый смотреть на свою баню, решительно сдернув верткого мерзавца за зеленый хвостик, утопив в кувшине с вином и перекрестив на всякий случай горлышко, чтобы тот не выбрался, – что баба без…

После чего аккуратно улегся лицом в тарелку с остатками «оливье» (врут все кулинары, что изобрели этот салат только в девятнадцатом веке, – как бы иначе обходилось без него столько веков застолье хоть в России, хоть во Франции?) и, вежливо пожелав всем спокойной ночи, захрапел.

– Переволновался, – подытожил король, собственноручно наливая себе вина, брезгливо, двумя пальцами, вылавливая из своего кубка утопленника, швыряя его через левое плечо и старательно плюя вслед…

* * *

Утро выдалось серым во всех отношениях, даже слегка в синеву…

Серыми были тучи, затянувшие небо, выглядевшее сегодня суровым, как шинель прапорщика, на страх призывнику припершегося с повесткой из военкомата ни свет ни заря. Серыми были лица чересчур активно повеселившихся вчера собутыльников, причем не только за королевским столом, но и, если можно так выразиться, в глобальном масштабе. Серым было будущее, ибо выступление в поход было назначено на десять утра, а сесть на коня в таком состоянии, да еще в такую погоду было просто немыслимо.