Питание поступало так же бесперебойно, и далеко не одни пироги с малосъедобной начинкой, к которым, особенно после посылочки кота, узник питал некоторое недоверие. Д'Арталетт, например, смог изрядно расширить свои познания в области вкусовых качеств бургундских вин и страсбургских паштетов, кальвадоса и устриц, шампиньонов и варенья из розовых лепестков и грецких орехов… Причем поглощать все это в одиночку с опасностью для желудка Георгию не пришлось: редкая его трапеза обходилась без приятного общества – вездесущего Леплайсана с зеленым «довеском» или кого-нибудь еще из друзей-собутыльников. Словом, хотя следователи узнику и не докучали, за полной никчемностью дознания (факт колдовского освобождения ведьмы Жанны с места казни могли засвидетельствовать три тысячи шестьсот сорок два человека, как было записано в тощем деле Арталетова), скучать ему не приходилось.

Вот и в этот день, плотно позавтракав, Георгий валялся в кровати, закинув ноги на столик, уставленный фруктами и бутылками, ковыряя в зубах огромной зубочисткой и присматривая на стене достойное место для новой жемчужины своей коллекции – коловорота для бурения камня, богато инкрустированного золотом, только что прибывшего в дежурном пироге с зайчатиной и обернутого неким надушенным письмецом, – параллельно тоскуя по совершенно невозможному в этой эпохе телевизору.

– Можно? – просунулась в дверь камеры (кажется, ее и запирать иногда то ли забывали, то ли ленились) умильная мордочка надзирателя.

– Входите, месье Лакруа, – вздохнул Д'Арталетт, откладывая в сторону зубочистку и берясь за пилочку для ногтей: убить время иначе, чем за маникюром, было невозможно. – Чем обязан?

– К вам посетитель, господин шевалье…

– Зови… – еще раз вздохнул Георгий.

«Все-таки не стоило сегодня так плотно завтракать, – подумал он, полируя ногти. – Жареная пулярка под провансальским соусом была явно лишней… И третий бокал ламбредюфо, кажется, тоже…»

Вошедший был закутан в длинный плащ до пят, а на голову поверх капюшона нахлобучил еще и широкополую шляпу с висячими полями. Если бы не малиновый звон золотых шпор, выдававший их обладателя при каждом шаге, инкогнито было бы полным. Даже обычный эскорт телохранителей его сегодня не выдавал.

– Доброе утро, ваше величество, – вздохнул Арталетов в третий раз за сегодняшнее утро, приподнимаясь и принимая более-менее вертикальное положение. – Это ничего, что я вас узнал?

– Ничего-ничего, лежите. – Король, грузно опустившись на печально крякнувший табурет и нацеживая из бутылки в пустой бокал добрые «ноль семь» вина, вкусом похожего на портвейн «три семерки», метко швырнул свободной рукой на боек одной из кирок свой первый головной убор, откинул второй и остался, можно сказать, с непокрытой головой – в небольшом лавровом венке с листиками из червонного золота. – И что же меня выдало сегодня?

– Ничего, ваше величество, – умолчал про предательские шпоры узник, решив подыграть царственному шалуну. – Просто моя интуиция…

– Ага! – торжествующе промолвил Генрих, сдвигая венок на затылок и отхлебывая одним глотком сразу половину содержимого емкого сосуда. – Все-таки грош цена правителю, который не в состоянии, оставшись неузнанным, по примеру халифа Гарун-аль-Рашида из восточных сказок, держать свою чуткую длань на пульсе народа… Что за дрянь вы пьете, шевалье? – перебил он сам себя, выплескивая в угол остатки вина и громко щелкая пальцами: – Эй, человек!..

Через пять минут стол был накрыт свежей льняной скатертью и сервирован в стиле натюрмортов «малых голландцев», причем несколько объемистых корзин с фруктами и бутылками самой благородной степени запыленности ждали своей очереди в коридоре, видимые в приоткрытую «для воздуха» дверь. Прислуживал за столом двум трапезничающим приятелям сам заместитель коменданта Бастилии почтенный месье Шатильон, ради такой чести забывший про свои застарелые подагру, геморрой и радикулит, а заодно уж и про склероз. На его месте должен был оказаться, конечно, сам комендант, но, к сожалению, тот уже полмесяца занимал одну из подвальных камер своей тюрьмы, а король пока еще не решил, кому даровать вакантное место, весьма, замечу, престижное и хлебное.

– Вот это настоящее порто, я понимаю! – нахваливал король вино, по мнению Георгия, которое он не слишком спешил обнародовать, ничем не отличающееся от только что забракованного; более того, они, похоже, были разлиты из одной и той же бочки. – Сразу видно, что вас тут, пользуясь вашей неопытностью в экологии[82], бессовестно обманывают! Придется мне, я чувствую, навести порядок!..

Зная крутой характер Генриха и его пристрастие к радикальным мерам, невинно пострадавшие от которых, к сожалению, не могли уже никому пожаловаться, кроме Святого Петра, Арталетов поспешил перевести разговор на более нейтральную тему.

– А что это у вас, сир, на голове? – с невинным видом спросил он, прихлебывая из золотого кубка, несомненно сделавшего бы честь любому из олимпийских чемпионов. – Сейчас так носят?

– Где? – испуганно зашарил король по поросшей непокорными кудрями макушке. – А-а, это…

Золотой венок действительно поражал своей филигранной работой. Если бы не солидный вес червонных веточек, листья на них вполне можно было принять за знакомые каждой российской домохозяйке, когда-либо готовившей суп, то есть лавровые.