– Это влюбленная парочка вроде нас. Смотри, вон остановились у стены и целуются без лишних разговоров!

– Разве ты не видишь, что я еле на ногах стою?

– Прислонись к стене!

– Я тебе серьезно говорю, мне трудно дышать.

– Пойдем куда-нибудь, где воздуху больше, посидим на площади Санта-Кроче.

– Еще… еще…

– Тебе же жарко, Бруно?

– Ну что ты спрашиваешь?

– А что?

– О чем ты думаешь, когда я тебя целую?

– Что я тебя люблю.

– Так зачем спрашиваешь, жарко мне или нет?

– Просто так, чтобы отвлечься. А то ты никогда не перестанешь целоваться!

– А тебе и начинать бы не хотелось!

– Нехороший!

– Тебе лучше, Бьянка?

– Да, уже прошло.

– Ты меня прямо напугала. Побледнела, как полотно.

– Это от жары.

– С тобой часто так бывает? Ты была у врача?

– Да. Мне прописали уколы. Начну делать с завтрашнего дня.

– Дай слово, что будешь лечиться!

– Ну, конечно, буду. Почему мне не лечиться?

– Ты, наверно, переутомляешься. Возьми в мастерской отпуск на неделю.

– А куда я поеду?

– Дома посидишь, куда тебе ехать? Будешь рано вставать, гулять в парке, а вечером встречать меня после работы у типографии.

– И мне придется день-деньской терпеть мачеху.

– Не обращай на нее внимания, как будто ее нет.

– Да это невозможно, даже когда се и в самом деле нет дома.

– Она груба с тобой?

– Да уж лучше бы была груба! Наоборот, она вежлива, как заправская синьора! Она всегда права. Вот, например, если я утром на пять минуточек дольше полежу в постели, она уже несет мне чашку теплого молока: «Ты плохо себя чувствуешь, Бьянкина?» Да так ядовито скажет, что хуже всякой пощечины. Даже если мне действительно нездоровится, я скрываю и отнекиваюсь. А тогда отец выходит из себя и кричит, что мачеха мне не служанка и уж если кто кому должен услуживать, так это я обязана приносить ей молоко. То же самое и с мытьем посуды. Я купила себе резиновые перчатки – не хочется портить руки. Какие насмешки на меня посыпались, просто даже передать нельзя! И «графиня»-то я и «неженка». Конечно, «благородная барышня, хочется пофорсить». Кончилось дело тем, что я выбросила эти перчатки за окно. Тогда пошла другая музыка: если отец ворчит, что она переплатила за что-нибудь, мачеха отвечает: «Все-таки вещь куплена, а не в окно деньги выброшены».

– Вы все тут такие на виа дель Корно? На вашей улице и впрямь задохнуться можно.

– Да, воздуха у нас мало. Но больше всего обстановка давит. Везде нищета и нищета! Впрочем, не то чтобы нищета, ведь все, в общем, едят досыта. Но нищета у нас на лице написана, и люди ее в себе носят, понимаешь? Есть у нас кое-кто побогаче, но те живут на верхних этажах. Жить повыше – это совсем другое дело! Когда я бываю у Маргариты (я тебе о ней говорила, это жена кузнеца), у нее в квартире мне сразу дышится легче.

– Как только я приду из армии, мы поженимся и переедем в Курэ, как твоя подруга.

– До тех пор ты меня разлюбишь!

– Не надо говорить так, Бьянка. Я тебя люблю!

– Сейчас-то любишь, но я себя знаю: такие, как я, быстро надоедают!

– Я не понимаю, Клара, почему ты-то возражаешь? В солдаты мне идти не нужно, экзамены на машиниста я сдал хорошо, моя мать хочет уступить нам свою спальню. Чего мы ждем?

– Я еще слишком молода!

– Ну и тем лучше, что молода!

– Почему лучше?

– Ах, черт! Я тебя буду звать синьорина Почемучка.

– Не ругайся, Бруно. Мне и дома надоело слышать, как отец ругается.

– Я не ругался, Клара. Я сказал: ах, черт!

– Довольно и этого.

– Я не понимаю: утром ты одна, а вечером совсем другая. На тебя темнота так действует?

– Ты говоришь мне дерзости, да еще смеешься надо мной.

– Какие дерзости? Я тебе доказываю, что мы можем пожениться, а ты это дерзостью считаешь? Ну для чего нам ждать? Что изменится через три года?

– Ты сам знаешь. Зачем сто раз повторять? Чтобы ты разозлился?

– Ну ладно, будем рассуждать по-твоему. Ты думаешь? вот я выйду за него, тогда матери придется бросить работу и заняться хозяйством, а отец зарабатывает мало, и семья помрет с голоду. Ну, допустим. А сколько лет вашим малышам?

– Ты нехороший, Бруно. Это ты по вечерам другой, а не я.

– Посчитаем по пальцам. Ад еле двенадцать лет, Джиджино – десять, Палле – семь. Они смогут помогать семье лет через десять, не раньше. Значит, мы должны десять лет сидеть у моря и ждать погоды!

– Видишь, видишь, какой ты лгун! Я тебя всегда прошу: подождем, чтобы Ад еле подросла и могла заменить меня.

– Короче говоря, три или четыре года. А ты знаешь, сколько это будет часов?

– Я иду домой!

– Поцелуй меня!

– Нет! Ты меня целуешь, а потом опять заводишь свое!

– Ты все-таки хочешь знать, что у меня было на душе? Не будешь меня больше «усмирять», если я тебе скажу?

– Не буду. Скажешь, когда захочешь.

– Мне сейчас хочется. Я могу сказать, потому что теперь это уже прошло. Ты вчера был в коротких штанах. Ты был смешной. Я это сообразила только потом, когда мы расстались… А сегодня ты опять в спецовке. Ты не обиделся?