— Я не считаю возможным задерживать людей за должностные преступления.

— Не поняла, мы же планировали задержать их именно за должностные, ты что, не помнишь?

— Я пересмотрел свою позицию, — тихо, но твердо ответил стажер.

— Стас, ты в уме? С тобой все в порядке?

— Я в полном порядке, — ответил он, не глядя на меня.

— Ты понимаешь, что ты сорвал реализацию?! Тебе триста раз говорили, что другого случая уже не представится! Все дело было во внезапности, а ты, чудовище… Да что же это такое, ни на минуту без присмотра оставить нельзя, — запричитала я, а Стас даже не оправдывался.

— Андрей, ты что-нибудь понимаешь? — обернулась я к нему.

— Взятку тебе, что ли, дали, сопляк? — брезгливо спросил он Стаса.

Стас отвернулся, всем своим видом показывая нежелание общаться в таком тоне.

— Щенок несчастный! Возомнил себя великим следователем?! Хвост ты собачий, а не следователь! — высказалась я, круто развернулась, прошла в свой кабинет и хлопнула дверью на всю прокуратуру.

— Нет, ну что же это такое? — говорила я Синцову, пришедшему следом. — А ты куда смотрел?!

— Я же не могу ему приказывать, — оправдывался тот.

— Делайте что хотите, — вдруг психанула я. — Что мне, больше всех надо?! Вечно я, как идиотка, закрываю грудью амбразуру, на выговоры напрашиваюсь, а оказывается, что недоросток сопливый умнее меня! Все, надоело. Расследуйте хоть убийство Кеннеди, только без меня.

— Ладно, — сказал Синцов. — Успокоишься — позвони.

И, крутанувшись на каблуках, вышел из кабинета. А я зашла к прокурору и отчиталась о поездке в городскую.

— Ну как там, Мария Сергеевна? Реализация идет? — спросил шеф, чутьем старого прокурора уже уловивший просто-таки витавшие в воздухе неприятности.

Вообще, если бы не шеф, не знаю, где бы я была. Наверное, уже выгнали бы за несговорчивость. Он мне сам однажды сказал, что, если бы он меня не, защищал, со мной бы давно уже рассчитались. А так, если создавалась критическая ситуация и шеф считал, что я права, а давят на меня не по делу, он надевал все свои регалии и ехал на ковер вместо меня.

— Уже нет, Владимир Иванович. Пока я разговаривала с прокурором города, стажер наш всех поотпускал.

— И ко мне не зашел, не посоветовался? — удивился шеф. — А вы хорошо ему все объяснили?

— Да мы в течение двух недель только и мусолили эту реализацию, посреди ночи разбуди, и он должен был сказать, что ему нужно делать — и что второго раза не будет, и что будем сажать по должностным, а потом выкручивать на убийство уже в тюрьме. Что с ним произошло, ума не приложу. Испугался, что ли?

— Может быть и так. Все-таки молодой еще парень. Вы себя вспомните, Мария Сергеевна: разве вы с таких дел начинали? Сопротивление милиционеру да развратные действия — самые страшные преступления, которые вам доверяли расследовать. Вы первое убийство получили в производство далеко не сразу. А посмотрите, что с молодежью происходит! Их сразу, как кутят в воду, бросают в дела о мафиозных разборках, а ведь для того, чтобы с обвиняемыми хотя бы на равных разговаривать, надо какой-никакой жизненный опыт иметь. А они что имеют? Кроме того, что почерпнули из книг и кино?

— Владимир Иванович, я вас очень прошу: пусть тогда он всем по должностным составам обвинение предъявит, хоть так их покусаем. После предъявления обвинения можно хотя бы их от должности отстранить, а то ведь до сих пор на работу ходят.

— Ну ладно, я указание ему дам. А вы ему по-: могите.

— Не буду я этому уроду помогать. А ведь производил такое приятное впечатление!

На мою ругань шеф не обратил никакого внимания: знал, что я пар выпущу и успокоюсь. Но со Стасом я демонстративно перестала разговаривать. Но он и не нарывался, либо сидел запершись в кабинете — наверное, формулы обвинения на восьмерых строчил, — либо уезжал куда-то.

Как-то, приехав в городскую прокуратуру, я заглянула к Горчакову. Он сидел в своем начальственном кабинете, взъерошенный, красный, и пожаловался мне, что больше пить не может.

— Да кто ж тебя заставляет? — удивилась я.

— Кто-кто: сначала в районе проставься за отвальную, потом в городской за прописку, потом со всеми милицейскими начальниками надо пригубить. Как тут люди работают, не понимаю, столько соблазнов! — Он судорожно потянулся к приемнику, сделал звук погромче и прислушался: