Теперь Эрл знал, куда ему нужно идти.

Не в кухню, спальню или подвал и не наверх, где спали сыновья, а через весь дом, в охотничью комнату его отца.

Она была святилищем его отца. Она была тем местом, где отец отрешался от действительности. Это был священный храм... неизвестно чего. Кто мог это знать? Кто мог сказать?

Эрл открыл дверь. Уезжая отсюда после смерти мужа, мать оставила комнату почти нетронутой. Оружие, конечно, исчезло — вероятно, было распродано, и застекленного шкафа тоже не стало. Эрл не забыл, как ребенком стоял перед ним; вообще-то все малочисленные приятные воспоминания из его общения с отцом (вряд ли таких набралось больше двух-трех) были связаны с оружием, которое стояло за запертой застекленной дверцей. У старика имелось несколько отличных ружей: прежде всего, конечно, «винчестеры», темные и маслянистые, уложенные в футляры из идеально отполированного мягкого дерева, «хам-уолл» калибра 0,45-120 дюйма, пара ружей с продольно-скользящими затворами, одно образца 1873 года, раздобытое невесть где году в девяносто втором, и карабин 1895 года, и другие, таких калибров, для которых уже тогда нигде и ни за какие деньги нельзя было достать патроны, например «зиппер» калибров 0,40-72 и 0,219 и очень красивое старое ружье образца 1886 года калибра 0,40-65. У отца имелась также пара небольших самозарядных ружей калибра 0,401. Были у него три дробовика на гусей во время осеннего перелета и еще одно ружье с затвором — «спринг-филд-03», блестящее и красивое, которое отец использовал только для стрельбы по мишеням. К оружию они относились с величайшим почтением. Если отец был в хорошем настроении — такое случалось, хотя и очень редко, — он мог разрешить тебе прикоснуться к ружьям. Но их здесь не осталось. Как и письменного стола, множества книг об охоте, по снаряжению патронов и баллистике, шкафчика для спиртного, где хранилась всегда остававшаяся полной бутылка волшебной янтарной жидкости. Как и карты округа Полк, за которой отец внимательно следил и в которую много лет втыкал булавки разных цветов: желтые обозначали убитых оленей, красные — кабанов, черные — медведей, так что в конце концов карта превратилась в пестрый гобелен, раскрашенный множеством крохотных точек, каждая из которых напоминала об удачном выстреле. На стене остался невыгоревший прямоугольник там, где на протяжении долгих лет висела карта. Теперь там была одна лишь пустота.

Но на то, чтобы снять со стен сами трофеи, матери не хватило решимости. Дух Чарльза все еще продолжал сохраняться в них. Посмотрев на головы, так и оставшиеся висеть на противоположной стене, Эрл увидел, что они покрыты пылью, изъедены крысами и уже начинают разваливаться, подобно старой мебели, утрачивая свою театральную свирепость. И все же Эрл чувствовал силу присутствия своего отца.

Чарльз был охотником. Он исходил со своими «винчестерами» горы и луга Полка и других близлежащих округов, стреляя в то, что видел. Он был очень хорошим стрелком, превосходным стрелком и хорошо изучил повадки животных. Он относился к тем людям, которые всегда смогут выжить в лесу, и обладал наследственным таинственным и непостижимым даром Суэггеров — способностью разбираться в ландшафте, безошибочно читать следы и заканчивать все точным выстрелом с неизменно верной поправкой на любые возможные условия.

Эрл хорошо помнил, как отец брал его на охоту и учил его стрелять, учил разбираться в следах, учил терпению, и стоицизму, и бесшабашной храбрости, и готовности не обращать внимания на свое тело и делать то, что необходимо делать. И вот что странно: это оказались как раз те навыки, благодаря которым Эрлу удалось пережить темную полосу, которая стала его судьбой. Так что, по правде говоря, он получил кое-что от своего отца, очень даже большой подарок, хотя не понимал этого еще много лет.

Он рассматривал головы на стене. Медведь, кабан, три оленя, лось, пума, рысь, горный баран — у всех большие тяжелые рога или полные рты пожелтевших, заметно стершихся зубов. Как и любой охотник, гоняющийся за трофеями, его отец стрелял только матерых, стареющих животных, давно успевших передать свои гены потомству. Набивщик чучел жил в Хэтфилде и тоже имел талант к своему делу.

Животные на стене казались живыми. Они застыли с выражениями гнева или ярости атаки, их губы были вздернуты, клыки оскалены, морды исполнены величавой и взрывной животной мощи. Конечно, все это являлось чистейшей фантазией. Эрлу доводилось бывать в мастерской таксидермиста, оказавшегося лысым, жирным мелким дядькой, который пропах химикалиями и имел магазин, полный искусственных глаз, присланных из Нью-Йорка, с 34-й улицы, и представлявших собой точные копии настоящих глаз, сверкавших и даже, как казалось, смотревших на тебя, хотя на самом деле это были всего лишь стеклянные шарики.

"Что говорит мне эта комната?

Кем был мой отец?

Кем был этот человек?"

Эрл всматривался в висевшие на стене головы животных, а они смотрели на него — беспощадные, хотя и запертые в этой комнате, но все равно рвущиеся в нескончаемую битву.

«Что мог знать мой отец?»

Судя по обстановке этой комнаты, единственную радость ему доставляла охота. И те земные удовольствия, с которыми охота была связана.

Да, вот что знает охотник. Охотник знает землю. Охотник бродит по земле, и даже если он не охотится именно в этот день, он обращает на все внимание, запоминает, отмечает детали, которые могут когда-нибудь ему пригодиться.

Вот что отец должен был знать: дикое безлюдье арканзасских гор. Знать лучше, чем любой другой человек до него или после.

Это было единственным местом, где он когда-либо бывал по-настоящему счастлив.

Оуни очень волновался. Неподалеку кипела суматоха. Ночную тьму прорезали лучи прожекторов и пульсирующие вспышки красных мигалок, полицейские приезжали, останавливали машины и высылали в лес поисковые группы с собаками для охоты на него. Но озеро было абсолютно спокойным. Оно лежало в темноте, отражая, словно лист зеркального стекла, бесчисленные световые пятна, мятущиеся на берегу.

— Не волнуйся, — сказал Джонни. — Все будет точно так же, как в прошлый раз. И пройдет без помех.

— Я волнуюсь не из-за озера, — ответил Оуни. — Я волнуюсь из-за леса. Неужели ты до сих пор все помнишь? Это было так сложно. Да еще и ночью.

— У меня фотографическая память, — успокоил его Джонни. — Определенные веши я не забываю никогда, это все равно что положить их в банк. — Он улыбнулся, излучая обаяние. Все козыри были у него на руках, и он знал это. — А потом поговорим о деньгах.

— Их будет достаточно, можешь мне поверить, — с величайшей искренностью произнес Оуни.

— В этом вся проблема. Я не верю тебе. Сколько бы я ни попросил, ты начнешь плакать и пытаться сбить цену. Но я знаю, что у тебя есть несколько миллионов.

— Нет у меня миллионов, — возразил Оуни. — Это все долбаные сказки.

— О, я кое-что подсчитал, — сказал Джонни. — Сделал одну прикидку. Очень хорошую прикидку. В конце концов, мы же спасаем твою жизнь. Так что, мне кажется, я должен забрать у тебя все, потому что я ведь и спасаю все.