— Но подумай же, сестра, всякий ум затемнится, если в продолжение сорока восьми часов ходишь с пустым желудком.

— Бедный мальчик! — засмеялась она. — Ты, должно быть, очень голоден!

— Не знаю, сколько мне нужно будет пищи, чтобы насытиться.

— Черт возьми! Пора, значит, и нам иметь деньги!

— О! Да! Давно уже пора. А! Значит, у нас их достаточно?..

— Нет, пока только несколько тысяч пистолей!

— Как ты это говоришь!

— Я говорю, пока только несколько тысяч пистолей.

— Как пока? Но несколько тысяч ведь немало !

— Ну, да, двенадцать или пятнадцать, я сама хорошенько не знаю.

— Ах, Боже мой! Я падаю в обморок… Не знаю, правда, от волнения или от голода, но чувствую себя очень слабым; этот славный подарок тебе сделал, вероятно, граф дю Люк? Действительно он прекрасный человек! Двенадцать тысяч пистолей! Я, признаюсь, был предубежден против него; это честный человек! Он тебе еще обещал?

— Ну да! Он у меня теперь в руках.

— Главное, не выпускай его больше из рук. Я опытнее тебя, Диана. В наше время великодушные люди очень редки; напротив, мужчины стараются жить за счет женщин. Но как же ты все устроила, расскажи мне?

— Я тебе ведь сказала, что у меня было с графиней. Я хотела ей отомстить, и месть удалась. Госпожа дю Люк обошлась со мной, как с куртизанкой, я подняла брошенную перчатку и на этот раз, — прибавила она с улыбкой, — мщение мое будет полным. Ты знаешь, Жак, чего женщина хочет…

— Того и дьявол хочет, это ясно, я всегда утверждал справедливость этого афоризма. Ах, черт возьми, отлично сыграно! Но, смотри, Диана, между нами, никогда ничего не скрывай.

— Никогда!

— Ты любишь этого графа дю Люка?

— Я? — лицо девушки исказилось… — Я его ненавижу. Это человек без сердца, глупец, эгоист, я ненавижу его за все оскорбления, нанесенные мне его женой. Скажу тебе правду, Жак, я не буду счастлива, пока не разорю его, не обесчещу, не покрою позором и не предам в руки палача. Он бросил шпагу, сказав, что моя голова принадлежит палачу и что если он убьет меня, то совершит воровство; вот мы и посмотрим, кто из нас первый, он или я, погибнет от руки человеческого правосудия.

— Слава Богу, Диана! Вот какой я хочу всегда тебя видеть. Милосердный Бог устроил землю так, что люди и животные только для того и живут, чтобы делать друг другу зло. Будем же делать зло. Мы одиноки в этом обществе, которое нас отталкивает и презирает. Оно объявило нам войну, будем же воевать без сожаления и страха. Мы только отплачиваем той же монетой. Когда будем богаты, будем любимы и уважаемы всеми, нас не спросят, откуда у нас богатство и не запачканы ли наши руки в крови. Помни, сестрица! Золото смывает все; могущество оправдывает все.

— Я вижу, Жак, что ты все тот же верный друг, на которого я могу рассчитывать в данную минуту.

— О да, и днем, и ночью, и везде! К тому же, — прибавил он, смеясь, — я кровожаден, когда голоден, и в ту же минуту, если бы у меня не было денег, я продал бы душу сатане за одну простую котлету… Лишь бы побольше!

— Это полезно знать! — сказала она, пригрозив ему пальцем. — Вот признание, которым я сумею вовремя воспользоваться.

— О чем ты говоришь?

— Но… о том, что ты сейчас сказал.

— О, я несчастный!.. — вскричал он комическим тоном. — Я выдал самую громадную тайну; вот что значит не есть сорок восемь часов; голову совсем потеряешь. Да послужит тебе это уроком, Диана, чтобы ты не задумала когда-нибудь уморить меня голодом. Чтобы я был вполне надежен, я должен хорошо поесть.

— Ты очень мил, Жак; умеешь смеяться и шутить в самых затруднительных обстоятельствах. За это я тебя в самом деле очень люблю мой милый брат!

— А я-то? Не составляем ли мы вдвоем всю нашу семью?

— Это правда и очень выгодно для нас обоих.

— Да, потому что части наши будут больше, когда придется делить состояние.

— Э! Да ты ничего не забываешь.

— Нужно все помнить, Диана; это лучшее средство не дать себя обмануть. Правда твоя!

В эту минуту в комнату торжественно вошел Лабрюйер и громко доложил, что кушать подано.

Граф подал руку сестре, и они вошли в столовую в самом приятном настроении.

Ужин длился довольно долго.

Девушка ела немного, зато граф уплетал за троих и, казалось, никак не мог наполнить свой пустой желудок; если бы сестра не заставила его встать из-за стола, он остался бы до утра.

Но у Дианы были свои планы, которых она не теряла из виду.

— Ну, — сказал он, вставая и выпрямляясь, — теперь я себя чувствую гораздо лучше. Как странно, что немного пищи совсем изменяет мироощущение человека! Нужно испытать это на себе, чтобы понять.

Войдя в комнату сестры, он расположился в мягком кресле, как человек, намеревающийся отдохнуть.

Девушка искоса следила за всеми его движениями, но не сделала никакого замечания.

— Вот так! — объявил он, устроившись в кресле и вздыхая. — Пусть молния теперь убьет кого хочет, я пальцем не пошевелю для его спасения.