— Прости меня, если я ошибаюсь, но ты учился в Кэмдене вместе с Лорен Хайнд.

Она закуривает еще одну сигарету и наконец отпивает из бокала с шампанским.

— Разумеется, разумеется, — говорю я, пытаясь успокоить ее. — Ах да, конечно!

— Может, ты и как в колледже учился, тоже не помнишь, Виктор?

— Ты это в буквальном или в переносном смысле?

— А что, есть какая-то разница? — спрашивает она. — Почему ты такой тупой?

— Не знаю, зайка, наверное, в генах что-нибудь не так.

— Не неси чушь! Тебе не нравится, как зовут Бакстера Пристли, но при этом ты дружишь с людьми, которых зовут Лапуся, Голубь и На-На.

— Ну и что? — наконец выпаливаю я. — А ты спала с Чарли Шином. У всех есть свои маленькие недостатки.

— Лучше бы я поужинала с Бакстером, — цедит Хлое.

— Солнышко, ну что ты! Выпей немножко шампанского, попробуй фруктового мороженого. Сейчас дунем и сразу успокоимся. Кстати, кто такой этот Бакстер?

— Ты встречался с ним на матче «Никс». [21]

— Боже мой, конечно — новый тип мужчины-беспризорника, недокормленного, со сбившимися в колтун волосами, вид как у постоянного пациента наркологической клиники, — я тут же осекаюсь и бросаю нервный взгляд на Хлое, но затем нахожу изящное завершение фразы. — Эстетика гранджа нанесла непоправимый ущерб облику американского мужчины, зайка. Невольно вспомнишь с тоской восьмидесятые годы.

— Только ты способен брякнуть такое, Виктор!

— Тем не менее я уже обращал внимание, что на матчах «Никс» ты постоянно флиртуешь с Джон Джоном.

— Можно подумать, ты не бросил бы меня, подвернись тебе случай переметнуться к Дэрил Ханне.

— Солнышко, если бы я искал рекламы, я бы переметнулся к Джон Джону. — Я замолкаю на мгновение, облизываю губы, гляжу в потолок и роняю: — А что, гм, как ты думаешь… такое в принципе возможно?

Она отвечает мне выразительным взглядом.

Я обнимаю ее со словами: «Иди сюда, зайка!» — и целую опять. Моя щека становится влажной, потому что волосы Хлое всегда влажны от кокосового масла.

— Зайка, почему у тебя всегда волосы мокрые?

Люди с видеокамерами с Fashion TV снуют повсюду, и я вынужден попросить Клифа передать Эрику, чтобы он принял все меры, дабы они не оказались поблизости от Хлое. Музыка М People перетекает в какую-то песню Элвиса Костелло среднего периода, которая постепенно превращается в нечто из последнего альбома Better Than Ezra. Я заказываю порцию малинового шербета и пытаюсь развеселить Хлое, мурлыкая на мотив Принца: «Она ест малиновый шербет… типа того, что делают в „ Bowery Bar “…» Но Хлое угрюмо смотрит на свою тарелку.

— Дорогая, это всего лишь сельдерей. В чем дело?

— Я на ногах с пяти утра, и мне хочется плакать.

— Эй, а как же званый обед в «Fashion Cafй»?

— Я сидела и смотрела, как Джеймс Трумэн ест гигантский трюфель, и от этого мне стало совсем не по себе.

— Потому что… тебе тоже хотелось трюфель?

— Нет, Виктор! Боже мой, ты совсем ничего не понимаешь!

— Господи, я тебя умоляю! Чего ты от меня ждешь? Чтобы я уехал на год во Флоренцию изучать поэзию эпохи Возрождения? В то время как ты удаляешь волосы с ног воском в салоне Elizabeth Arden десять раз в месяц?

— И это говорит мне тот, кто корпит над планом рассадки гостей за столами?

— Зайка, зайка, зайка, — ною я, закуривая косяк, — мой диджей пропал, а завтра — открытие клуба, к тому же у меня завтра фотосессия, гребаный показ и еще обед с отцом. — Пауза. — Блин, про репетицию группы забыл.

— Как твой отец поживает? — спрашивает она без особого интереса.

— Коварный план, — бормочу я, — двигатель сюжета.

Пегги Сигал проходит мимо, вся в тафте с головы до ног, и я ныряю под стол, где кладу голову на колени Хлое и, глядя ей прямо в глаза, затягиваюсь изо всех сил марихуаной.

— Пегги хочет быть моим пиар-агентом, — объясняю я, возвращаясь на место.

Хлое молча смотрит на меня.

— Ну-у-у, ладно, — продолжаю я. — Итак, Джеймс Трумэн ест гигантский трюфель? На обед? Материал для «Entertainment Tonight» — валяй дальше.

— Это было так круто, что я съела, — послышалось мне.

— И что ты съела? — бормочу я безразлично, махнув рукой Фредерике, которая надувает губки и косит глазами, словно я младенец или очень большая кукла.

— Я не ела, Виктор, болело. О Боже, ты меня никогда не слушаешь!