— События в Уэстминстере, — сказал он, — должны убедить вас, что тот, кто сейчас обитает в Уайтхолле, ничем не отличается от своего отца. — И он закончил длинную тираду против греховного двора уверением в том, что «и нынешнему королю уготован Тофет; там ему и место».

Затем оратор осмелился предсказать, что вскоре грядет торжество теократии, и начал было ее подробно описывать, но тут Бриджнорт, который, казалось, забыл о Джулиане и с напряженным вниманием слушал речь проповедника, вдруг опомнился и, схватив юношу за руку, вывел из галереи в соседнюю комнату, тщательно затворив за собою дверь.

Когда они вошли туда, майор, предупреждая расспросы Джулиана, сам спросил его суровым и торжественным тоном, понимает ли он, что люди, которых он только что видел, не остановятся ни перед чем и что пытаться вырваться из дому, все выходы из которого охраняются такими защитниками, людьми, воинственными с младых лет, не только опасно, по и просто гибельно.

— Ради бога, скажите мне, — заговорил Джулиан, не отвечая на вопрос Бриджнорта, — для какой безумной цели собрали вы здесь этих безумцев? Я знаю, что у вас свое, особое воззрение на религию, но бойтесь обмануться! Никакая религия не может одобрить мятеж и убийство, а таковы неизбежные последствия тех поучений, которые мы сейчас слышали и которым с такой жадностью внимали эти исступленные фанатики.

— Сын мой, — спокойно ответил Бриджнорт, — в молодости и я так думал. Мне казалось достаточным отдавать исправно десятину тмина и мяты, — такой жалкой, ничтожной данью ограничивал я для себя исполнение стародавнего нравственного закона и полагал, что накапливаю драгоценные зерна, когда на самом деле они не более как гнилая мякина, которую не станут есть даже свиньи. Но да будет благословенно имя господне, ибо пелена спала с глаз моих и после сорока лет блужданий в пустыне Синайской я наконец обрел землю обетованную. Я очистился от мирской скверны, отряхнул прах с ног моих и могу теперь с чистой совестью возложить руку на плуг, не боясь, что во мне еще остались какие-то слабости. Борозды, — добавил он, нахмурившись, и мрачный огонь загорелся в его больших глазах, — должны быть длинны и глубоки, и кровь сильных мира сего оросит их!

Резкая перемена в тоне и манере Бриджнорта, когда он произносил эти необычные слова, не оставляла сомнений, что его разум, столько лет метавшийся между природным благоразумием и фанатизмом века, наконец поддался последнему. И хотя Джулиан понимал, какой опасности подвергаются сам этот несчастный человек, невинная и прекрасная Алиса и его собственный отец, не говоря уже о неизбежных при любом мятеже общественных бедствиях, он в то же время чувствовал, что никакие убеждения не заставят свернуть со страшного пути человека, у которого доводы религии сильнее доводов разума. Оставалось лишь воззвать к его сердцу. И Джулиан принялся умолять Бриджнорта подумать о том, что, следуя своим отчаянным стремлениям, он ставит на карту также честь и жизнь своей дочери.

— Если вы погибнете, — говорил он, — она попадет в руки своего дяди, который, как вы сами признаете, совершил огромную ошибку в выборе покровительницы, а ведь это, поверьте мне, не ошибка: я имею все основания утверждать, что выбирал он не вслепую.

— Молодой человек, — ответил Бриджнорт, — ты поступаешь со мной, как злой мальчишка: привязав нитку к крылу бедной птицы, он тянет ее к земле всякий раз, когда она пытается взлететь. Но, раз уж ты затеял такую жестокую игру — возвращать меня с небес на землю, знай, что та, у кого я поместил Алису и кто в дальнейшем будет руководить ее действиями и решать ее судьбу, вопреки Кристиану и другим, это… Нет, я не назову тебе ее имени. Довольно… Никто не смеет… а менее всех ты — сомневаться в том, что дочь моя в безопасности.

В это мгновение отворилась боковая дверь, и в комнату вошел сам Кристиан. Он вздрогнул и покраснел, увидев Джулиана, но, обернувшись к Бриджнорту, спросил его с притворным равнодушием:

— Саул среди пророков? Певерил в числе избранных?

— Нет, брат мой, — ответил Бриджнорт, — его час еще не наступил, равно как и твой. Тобой владеют честолюбивые помыслы зрелого возраста, он слишком увлечен страстями юности, чтобы услышать тихий, спокойный зов. Но, надеюсь, вы услышите его со временем, и я прошу о том бога в моих молитвах.

— Мистер Гэнлесс, или Кристиан, или как вам угодно называть себя, — сказал Джулиан, — какими бы доводами вы ни руководствовались, участвуя в этом опасном деле, уж вы-то, во всяком случае, не воспламенены мыслью, что, восстав с оружием против отечества, исполняете волю божью. Прошу вас, забудьте сейчас о несогласиях между нами и помогите мне, как человек дальновидный и благоразумный, уговорить мистера Бриджнорта отказаться от задуманного им гибельного предприятия.

— Молодой человек, — ответил Кристиан весьма хладнокровно, — когда мы впервые встретились на западе, я готов был стать вашим другом, но вы меня отвергли. Тем не менее вы достаточно меня знаете и можете представить себе, что я не стану участвовать в безнадежной затее. Что же касается того дела, о котором мы сейчас говорим, — мой брат Бриджнорт вносит в него чистосердечие, хотя и далекое от безобидности голубки, а я — мудрость змеи. Он предводительствует святыми, вдохновленными свыше, а я к их стараниям прибавлю мощный отряд, который вдохновляют земные страсти, дьявол и плоть.

— И вы согласны на такой недостойный союз? — спросил Джулиан Бриджнорта.

— Здесь нет союза, — ответил Бриджнорт, — по я не чувствую себя вправе отвергнуть помощь, посылаемую провидением его слугам. Число паше невелико, однако мы полны решимости. И всякий, кто придет на жатву с серпом в руке, будет принят с радостью. Когда жнецы свершат свое дело, они либо обратятся в нашу веру, либо расточатся. Был ли ты в Йорк-хаусе, брат, и видел ли ты этого нерешительного эпикурейца? В течение часа нам нужно знать его окончательное решение.