Тогда Таня Лычко убежала из дома и побежала ночью через кладбище, огибая Лысую гору, к Лене Заведееву, чтобы быть с ним вместе.

Но дозор схватил Таню. В дозоре был и Леня. Он сказал, что знает эту девушку. Ему сказали, что они тоже ее знают — и что с того? Он сказал, что они с Таней собрались пожениться и она тоже будет заовражной. Ему сказали, что он может жениться хоть сейчас, и встали в круг, требуя, чтобы он тут же женился. Таня плакала, а Леня говорил, что не надо. Тогда они стали жениться сами. После этого Леня отвернулся от Тани. У него ведь была мужская гордость, он не хотел иметь дело со шлюхой, отец ведь его воспитал очень честно и скромно.

Тогда Таня пошла домой.

Она думала: вот у нее будет ребенок. И Леня встретит ее весной с коляской с ребенком. На улице среди цветущих садов. Ребенок загулькает, протянет ручонки, Леня засмеется, обнимет Таню и начнет строить дом. Он построит дом, и они войдут туда жить, сначала впустив туда кошку. Это обязательно, настойчиво думала Таня. Это такая примета: в доме будет счастье, если сперва пустить туда кошку. Но у нее нет кошки. Она пошла по улицам, высматривая, нет ли бродячей кошки. Она увидела кошку возле столовой. Она позвала ее кис-кис и стала приманивать. Кошка пошла за ней. Таня приманила ее до дома, вынесла кусок мяса, кошка обнюхала и съела. Таня взяла ее на руки и внесла в дом. Она заснула, положив кошку возле себя. Она была уверена, что теперь все будет в порядке. Кошка мурлыкала, как тысячи лет назад.

А Василий той же ночью, но под утро, потому что все нормальные войны начинаются рано утром, повел свое войско к Алениной Пр-сти.

Они окружили дом Алены, стали бросать камни, палки, кричать матом. В ответ со двора прозвучали выстрелы. Но заовражные не появлялись на защиту. Парковские тоже притаились. Осада начала переставать иметь смысл.

И тут Александр Бледнов и его войско беззвучно, как во сне, вылетели из кустов, городские встретили их тоже молча. Но звуки ударов услыхал Сусоев и проснулся. Он оделся и побежал, уверенный, что за ним побегут все бойцы из трех десятков домов, составляющих парковскую зону. И действительно, не успел он пробежать и ста шагов, как захлопали двери и калитки: парковские спешили за ним.

Они бежали и прибежали.

Они стали драться.

Заовражные подумали, что парковские дерутся против них, и стали с ними драться.

И городские подумали, что парковские против них, и тоже стали с ними драться.

Я не знаю, чем это кончилось. То есть кончилось ничем, все разбежались и расползлись, но как кончилось — не помню, меня ошарашило чем-то по голове, я лежал в кустах возле коровьей лепешки, которая ярко блестела при свете восходящего солнца, и думал: если так свежо блестит, значит, оно недавнее, но откуда здесь взяться корове в такую раннюю пору? И я понял, что многого еще не знаю и не понимаю в этой жизни, и стоит еще пожить, чтобы еще что-то узнать и понять, и увидеть — как вот эту коричневато-зеленую блестящую в свете утреннего солнца коровью лепешку.

Неизвестно кто назвал этот срок: 29 июля. Подозревают, что Павел Сусоев.

Основания есть. Он был недоволен перемирием, наступившим после схватки у Алениной Пр-сти. Он не знал же, что Васе Венцу требуется время, чтобы наконец привести в готовность оружие. Это во-первых. Во-вторых, само понятие перемирия входило в планы Венца, потому что перемирия бывают лишь в больших, настоящих войнах.

Время требовалось и Бледнову. Ему донесли, что в начале августа через Полынск пройдет эшелон с контрабандным оружием. Он собирался напасть и набрать оружия.

Самое же главное основание, чтобы подозревать Сусоева: 29-го у него день рождения. В этот день его родители всегда приглашают его друзей, устраивают вкусное застолье, радуются, что сын растет, а потом отпускают его погулять, и тут уж Павел с друзьями обычно начинал веселиться по-своему: в кустах их ждали два-три ящика портвейна, они пили, а потом куролесили по всему городу. На этот же раз представлялась возможность не просто куролесить, а со смыслом, с боевыми действиями в рамках войны. И заслужить уважение земляков.

Как бы то ни было, горожане узнали: 29 июля.

Никто не спрашивал, почему быть битве, с какой стати и ради чего. Все знали: 29-го — и шабаш.

Вернется честный тендеровщик с работы — в Город ли, в Заовражье ли, поужинает, выйдет в свой садик покурить, где пчелки и прохлада, сидит на лавочке, любуется и вдруг вспомнит: 29-го! Но пчелки мирно жужжат, прохлада освежает тенью, и он думает: да не может быть! Но с неотвратимостью тучи, которая — вон, вон, с Замочья ползет и наползает — давит тут же мысль: не только может, но никуда не деться, хоть ты умри.

У молодежи вопросов не было. 29-го так 29-го, делов-то!

Среднее поколение почему-то думало, что его не коснется.

Так же думали и представители полынской интеллигенции.

И ошиблись.

Например, Евкодимов. К нему пришел посыльный Венца и сказал: 29-го — сам знаешь. С утра будь готов.

Евкодимов хотел напомнить, что он ответственный работник городской управы и категорически против подобных безобразий вообще, а уж если они неизбежны, то он готов проявить себя в руководящем звене предстоящих событий. Он хотел также сказать, что от их семьи в войне задействован Сепаратор, то есть, тьфу, зять. Но он ничего не сказал, глянув в потусторонние глаза посыльного. Он подумал, что ему надо будет взять больничный лист или уехать в командировку в Сарайск. Но на словах сказал, что обязательно будет.