В ответ на это Кохома что-то неразборчиво пробурчал.

— Вы, люди, как бы служите Дереву, — неторопливо объяснила Логан, — даже если и не осознаете этого. По сути дела, вы его прислуга.

— Прислуга… — Борн задумался и беспомощно развел руками. — Что такое прислуга?

— Тот, кто оказывает услуги, подчиняясь приказанию другого, — растолковала Тими.

«Все чуднее и чуднее! Похоже, эти великаны страдают приступами идиотизма, — размышлял Борн. — Мы не служим дереву, Дому. Дом служит нам.»

Логан печально взглянула на него, затем перевела взгляд на Кохому:

— Ладно, он не понимает. Возможно, просто не хочет понимать.

— А почему не хочет? — добавил Кохома. — Видимо, их вполне устраивает такой уклад жизни.

— Хотя принижает их умственно, — возразила Тими. — Имея крышу и основную пищу, которые дает сама природа, его братья не имеют побудительных мотивов для приобретения знаний. И нам будет трудно перевоспитать их. Скажи мне, Борн, — произнесла Тими мягко, поворачиваясь к нему, в то время как он выкладывал еду, состоящую из фруктов, орехов и копченого животного мяса, — ты когда-нибудь подумывал о том, чтобы оставить свое Дерево?

Борн был настолько шокирован, что застыл как вкопанный.

— Оставить Дом? Ты имеешь в виду навсегда? Не вернуться? — Тими Логан кивнула.

Это подтвердило сумасшествие великанов. Как может прийти в голову такая мысль? Разве можно покинуть свой Дом? В нем и крыша, и пища, и защита от непредсказуемого внешнего мира. А за пределами Дома лежит только неизвестность и возможная смерть.

Потом Борн понял причину, и это объяснило многие странные слова великанов.

— Понятно, — сказал он так мягко, как только мог. — Я искренне не понимал раньше. Теперь мне вполне понятно, что у вас нет собственного Дома, такого, какой есть у нас.

— У нас есть дома, — парировал Кохома. — Мой дом ошеломил бы тебя, Борн. Он выполняет все мои приказы: предлагает еду, когда я хочу есть, а я прихожу и ухожу тогда, когда мне это хочется.

— И тебе не приходится заботиться о нем?

— Ну да, но…

Жан Кохома запнулся из-за хихиканья Логан.

— Ты попал в самую точку, Жан.

Кохома выглядел расстроенным.

— Вовсе нет. Я могу в любой момент оставить его на столько, на сколько захочу, совершенно не заботясь о нем. А ваши люди так не могут.

— Ну тогда, значит, это не Дом, — доказывал Борн. — Кому-то приходится заботиться о своем Доме, а чей-то Дом заботится о себе сам.

— Но это мой дом, — проворчал Кохома, выбирая орех из расположенной перед ним горки. Орехи отдавали слабым запахом перца и сельдерея.

— Понятно, — ответил Борн.

Он был слишком вежлив, чтобы сказать все, что он думает. Хотя разговора о конструкциях из естественного материала и искусственных жилищах не было, Борн знал, что дома великанов были не живые, а мертвые строения, пропитанные безразличием. К их великому удивлению, Борн никогда бы не согласился жить в мертвом строении, мертвом, как топор. А Дерево-эмфол не мертвая вещь.

Мысли о топоре и изнуряющем дневном свете, какой бывает в мире великанов, напомнили Борну, что скоро должны вернуться охотники. Он бы представил им этих гигантов и, возможно, кто-то тогда признает, что охотник Борн был более бесстрашен и смел и более достоин так называться, чем какой-нибудь средний охотник.

Когда он так сидел, жевал и воображал, что бы он сказал своим братьям, как вдруг заметил под перегородкой, закрывающей дверной проем, кончики пальцев чьих-то ног. Борн поднялся, откинул перегородку. От нее отдернулся, напуганный, Дин. Но Борн был слишком поглощен предвкушением своего собственного триумфа и не мог злиться.

Вместо этого он пригласил мальчика перекусить, преграждая путь фуркоту Мафу ногой, когда тот попытался последовать за мальчиком. Фуркот заскулил, но остался за порогом. Борн поставил перед мальчиком еду, и тот всю ее жадно проглотил.

Слишком много народа в его жилище: сирота и два великана, которым присущи черты ненормальности. Борн со злостью откусил жесткий кусок мяса.

— Иногда космический транспорт, — объяснял Кохома недоверчивой, но вежливо внимательной публике, собравшейся вокруг вечернего домашнего очага, — терпит катастрофу либо из-за естественных стихийных бедствий, либо из-за халатности и небрежности служащего. — Кохома понял, что находится в языческом обществе. — Кажется вполне возможным, — продолжал он, интонационно выделяя слово «возможным», — что ваш народ сошел с одного такого уцелевшего корабля и попал здесь в ловушку. Хотя в сложившихся обстоятельствах враждебной природы этого мира я нахожу невероятным, что кто-то из переселенцев смог выжить после того, как продовольственные запасы были исчерпаны… Скорее всего, это наше самое верное предположение. — Кохома сел.

Никто из сидящих вокруг костра не произнес ни слова. Кохома и Логан с небольшой опаской обменялись коротким поддерживающим взглядом и рукопожатием.

— Все это, — наконец медленно отозвался вождь Сэнд, — может быть так, как ты говоришь.

Оба великана явно с облегчением вздохнули.

— Но мы не располагаем теми своеобразными знаниями, которые есть у вас, и имеем свое собственное объяснение нашего существования.

Он посмотрел на Ридера и кивнул. Шаман поднялся. На нем было церемониальное одеяние с нашитыми кусочками меха, с блестящими коричневыми, красными и оранжевыми нашивками и головной убор, украшенный птичьими перьями — теми, что они оставляют при линьке в Высшем Аду. И у него был, конечно, топор, которым он размахивал, когда поднялся. Раскачивая им, как дирижерской палочкой, Ридер поведал историю о происхождении мира.