— Рассказы, легенды, — проворчал Борн. — Детские сказки. Опасность вдали от Дома ничуть не более опасна, чем стрела, выпущенная из этой комнаты. Я не верю, что существует место, где сходятся вместе два Ада.

А если это и так, мы обойдем это место или пройдем через него.

Брайтли Гоу передвинулась вокруг костра на четвереньках, подкралась к Борну и положила руку на его плечо.

— Хотя бы ради меня, Борн, не ходи никуда с этими великанами.

Взглянув на нее, Борн начал было поддаваться, начал соглашаться, уступать. Но сила, заставляющая его лежать в засаде в ожидании добычи и спускаться в глубины пещер, все же пробудилась в нем. И вместо того, чтобы сказать ей: «Я сделаю все, что ты пожелаешь, Брайтли Гоу, потому что я люблю тебя», он резко произнес: «Я поклялся и публично заявил перед всеми, что я пойду. Но даже если бы не было ни клятв, ни обещаний, я все равно сделал бы это».

После этих слов девушка сползла с плеча Борна. Она невнятно произнесла: «Борн, я не хочу, чтобы ты уходил», — наклонилась к нему и поцеловала, прежде чем он успел уклониться, затем резко вскочила и выскочила через дверь, так что он не успел даже среагировать. Ночной дождь скрыл ее.

Долгое время Борн сидел молча, пребывая в задумчивости, пока костер пожирал себя и теплые капли дождя струйками стекали по устланной кусками кожи крыше. Потом, что-то пробормотав про себя, поскольку все равно это никто не мог услышать, Борн откинулся на свою меховую подстилку и провалился в тяжелую беспокойную дремоту.

Левый глаз Руума-Хума наполовину приоткрылся, он настороженно растопырил уши, увидев темную фигуру на ветке рядом с расщелиной, в которой спал. Руума-Хум чихнул, стряхнул с морды капли и фыркнул, издав при этом свистящее урчание, свойственное фуркотам.

— Где твой человек, малыш?

Маф резко дернул головой, подражая человечьим повадкам, показал на густые ветки, расположенные внизу.

— Где-то там, спит.

— Что и тебе следовало бы делать, мальчишка.

Глаз закрылся и Руума-Хум снова положил свою огромную голову на передние лапы.

Маф немного помедлил и выпалил:

— Ну, пожалуйста, дедушка.

Руума-Хум вздохнул и снова приподнял голову, чтобы посмотреть на детеныша, на этот раз открыв все три глаза разом. Маф стоял перед ним, глядя на спящий поселок, расположенный внизу.

— У моего человека, мальчика Дина, проблемы.

— У всех людей есть какие-то проблемы, — ответил на это Руума-Хум.

— Ступай спать.

— Он переживает за своего нового отца, человека Борна. Борн — это же твой человек.

— Кровная связь тут не причем, — пробормотал большой фуркот, опуская голову на лапы. — Эмоциональная реакция мальчишки в данном случае беспричинна.

— Обычно все реакции наших хозяев не имеют причины, но в данном случае я опасаюсь, что беспокойство моего человека имеет достаточно оснований.

Брови Руума-Хума поползли вверх.

— Неужели ты, родившийся по недоразумению, начинаешь соображать?

— Я боюсь, — продолжал маленький фуркот, — как бы мой человек не сотворил чего опрометчивого.

— Взрослые сдержат его, как я сдержал тебя. И вообще, тебе не поздоровится, если ты не оставишь меня в покое и не дашь мне отдохнуть.

Маф развернулся, чтобы уйти, посмотрел через плечо и дерзко проворчал:

— Старик, не говори потом, что ты ничего об этом не знал.

Руума-Хум встряхнул головой и подивился, почему эти фуркотики всегда такие любопытные и настырные и так неуважительно относятся к старшим. Они пристают со своими вопросами, когда им только вздумается.

Старый фуркот понимал их стремление заполнить пробелы в знаниях, стремление, которое он прекрасно помнил, было присуще ему самому и даже сейчас все еще жило в нем. Но это стремление теперь видоизменилось, учитывая его зрелый возраст. Теперь Руума-Хум многое воспринимал, исходя из той разумной убежденности, что, в конечном счете, все будет подытожено смертью.

В который раз уже Руума-Хум устроил голову на скрещенных лапах, не замечая моросящего дождя, и вновь погрузился в сон.

Борн сердито срывал со ствола одну за другой отмершие ветки, пораженные третичным паразитом, сдерживая гнев из-за боязни повредить здоровые и живые отростки.

Пошел четвертый день, как они покинули Дом, а его злость на далекую теперь группу охотников не утихала. Эта злость частично была направлена на себя самого за то, что он согласился на эту сумасшедшую экспедицию.

Руума-Хум патрулировал окрестности рядом с Борном, с левой стороны.

Фуркот держался на расстоянии от человека, ибо чувствовал что-то неладное. Человек, которому гнев застилает глаза, был так же непредсказуем, как любой другой житель леса, а взбешенный на самого себя — непредсказуем и подавно.

Вдобавок ко всему, великаны отличались полной неспособностью что-либо делать. Казалось, они знать ничего не знают о самых обычных походах или о том, как вскарабкаться на гору. Ребенок лучше стоит на ногах, чем они. Не будь его рядом с ними, уже произошло бы столько трагических падений. Что бы они делали без коричневой многоножки и бамбукового плота? Руума-Хум подстраховывал их, когда они подходили к очередному трудному месту, но даже сверхбыстрой реакции фуркота могло быть недостаточно, чтобы предотвратить падение на несколько уровней.