— Но мы не можем заниматься любовью, если не намерены пожениться, — запротестовала Оливия.

— Безбрачие совсем не то же самое, что целомудрие, — напомнил ей Энтони, касаясь языком ее уха, а затем прихватывая зубами мочку. — Мы это уже обсуждали.

— Но… но я могу з-забеременеть, — пробормотала Оливия, удивляясь, почему это вдруг перестало ее пугать. — Тогда нам придется пожениться.

— Я позабочусь, чтобы этого не случилось, — ответил он, и она расслышала в его голосе еле сдерживаемый смех. — Ты ведь еще невинна, несмотря на всю свою ученость. Умственные упражнения не заменят действительность, милая.

Оливия ничего не ответила.

Энтони перевернул ее на спину. В неярком свете, льющемся из открытого окна, она увидела его лицо. Он приблизился, чтобы поцеловать ее в губы, и она еле слышно вздохнула.

Для мужчины у него были необыкновенно мягкие и нежные губы. Под нажимом его языка раскрылись и ее губы. Она ощутила вкус вина и коньяка, брызг соленых волн, которые раскачивали «Танцующий ветер», и ветра, наполнявшего паруса фрегата.

С неожиданной жадностью Оливия вобрала в себя его язык, Энтони тотчас обхватил ладонями ее лицо. Она ответила тем, что взъерошила его волосы. Больше не сдерживаемые черной лентой, золотые, как гинеи, локоны Энтони рассыпались по его плечам. Когда она откинула его волосы и тоже сжала ладонями его лицо, оно осветилось загадочным сиянием луны за окном.

— Ты мне снишься, — сказала Оливия.

— Нет, не снюсь, — возразил Энтони и коленом раздвинул ей бедра.

Оливия почувствовала, как ее тело подалось ему навстречу, и в ожидании наслаждения жаркая влажная волна захлестнула ее лоно. Руки Энтони скользнули под ее ягодицы и чуть приподняли. Проникновение его плоти ошеломило ее, но лишь на секунду, затем появилось ощущение блаженства, и она подчинилась его воле. Запустив пальцы в золотистый водопад его волос, она впилась зубами в его губы и мгновенно уловила ритм движений его тела.

— Ты просто чудо, — прошептал Энтони,

— А ты — сон, — ответила Оливия. — Пусть бы он снился мне всегда.

— И мне тоже. — Он вдруг отстранился, так что его плоть почти покинула ее лоно.

— Разве я предполагала, что испытаю такое? — Оливия пробежалась пальцами по его ягодицам и сильным ногам, а он все еще нависал над ней не касаясь. — Когда была погружена в решение интеллектуальных загадок…

— Думаю, да. — Он снова медленно погрузился в нее. Затем коснулся твердого маленького комочка, о существовании которого она и не подозревала. Погладил его. Потер. А плоть его неистовствовала у нее внутри.

Оливия больше не была Оливией. Она распалась на мириады частиц. Растворилась в Млечном Пути. Зашлась в радостном крике. Она прильнула к его телу, которое было ее связующей нитью с действительностью. Спрятавшись в его крепких и надежных объятиях, она понемногу приходила в себя.

Энтони прижал ее к себе. Он знал — с того самого момента, когда ее принесли к порогу его расположенного на берегу дома, — что Оливия Гренвилл каким-то непостижимым и странным образом изменит его жизнь.

Она бежала по невероятно длинному коридору. Конечно же, он успеет ее поймать, прежде чем она добежит до конца. Сзади слышались его шаги, почти ленивые по сравнению с быстрым топотом ее собственных ног. «Беги, маленький кролик, беги!» — с легкой насмешкой повторял он. Дыхание толчками вырывалось из ее раздираемой болью груди, горло пересохло от страха и отчаяния. Он, как всегда, поймает ее у последнего окна, прямо перед массивной, обитой железом дверью, которая вела в комнаты их родового замка. Она почти поравнялась с окном, когда шаги у нее за спиной стали слышнее. Схватив девочку за талию, он приподнял ее над полом. Она брыкалась, молотя в воздухе своими короткими, обтянутыми чулками ножками, а он смеялся и держал ее поодаль, так что попытки освободиться походили исключительно на трепыхание попавшей в паутину мухи. «Ты еще не пожелала своему братцу доброго утра, маленький кролик, — продолжал издеваться он. — Как невежливо! Можно подумать, ты не рада видеть меня этим чудесным утром».

Он опять посадил ее на широкий каменный подоконник, и она теперь с ужасом смотрела в его ненавистное лицо. Спустя миг он завел ей руки за спину и крепко стиснул запястья, и она знала, что если откроет рот, пытаясь закричать, он тут же заткнет его своим носовым платком и она начнет задыхаться. «Давай-ка посмотрим, что тут у нас», — почти ласково прошептал он, и его рука проникла ей под юбку…

Оливия разорвала липкие черные путы ненавистных воспоминаний и рванулась к яркому, несущему освобождение солнечному свету реальности. Она открыла глаза. Сердце ее учащенно билось, дыхание стало тяжелым и прерывистым, как будто она все еще бежала, спасая свою жизнь.

Задрожав, она села и обхватила колени руками. Кроме нее, в каюте никого не было, хотя подушка все еще хранила отпечаток головы Энтони. Сквозь раскрытое окно проникали лучи солнца, и вскоре паника ее улеглась, сердце забилось ровнее, дыхание успокоилось. Но ей не удавалось стряхнуть с себя ужас и страх, вызванные отнюдь не ночным кошмаром, а возрождением давно похороненных воспоминаний.

На мраморной крышке комода с зеркалом стоял таз, а в нем кувшин с водой. Оливия отбросила простыню и встала. Все ее тело — с головы до пят — болело так, будто она только что проиграла состязания по борьбе. Вода в кувшине оказалась горячей. В мыльнице лежало вербеновое мыло, а рядом — чистые полотенца.