Третий дуэт. Как хороша в нем Мариско — у зрителей по жилам потечет лава вместо крови, гарантированно. Ладно, пускай партнер хотя бы не потеряет шаг. Несмотря на великолепие голоса, для Дорра его темперамента все равно не хватит. Мистресса вздохнула, попеременно приложила к вискам холодную металлическую ручку веера. Такие вечера выматывают, но представление все равно подобно наркотику. Когда-то Хедер мечтала хотя бы одну пьесу поставить. Теперь же — подумать только — Мариско! На ее сцене! За работу, не расслабляться! А то погляди, что там вытворяет Эрденна на левом фланге. До подъема занавеса — менее часа. В холле уже вовсю разгуливает публика, которая приезжает в кабаре показать себя, а таких много. Сидя ведь не продемонстрируешь, сколько украл муж на государственной службе — ни фасон, ни покрой, ни чистоту огранки.

— Маранжьез, где Джерард? — невзначай спросила Хедер у пробегавшей мимо блондинки.

— Не знаю, мадам, но мне бы найти ребенка-Рэми! У меня в корсаже лиловый шнурок, а я хочу золотой!

И — унеслась. Мадам медленно покачала головой. Кого волнуют чужие проблемы, когда не подходит цвет шнурочка.

— Джорданна, где Джерард? — повторила попытку мистресса.

— В ателье, мадам, — исчерпывающе ответила девица, заправляя за уши выбившиеся пряди. — Рассказывает Рэми анекдоты и мешает ей работать. Привести?

— Веди обоих. Мы почти начинаем.

Брюнетка всегда была оперативна в выполнении поручений. Хихикающая ежесекундно вышивальщица и спокойно-отрешенный Джерард словно возникли за кулисами из ниоткуда.

— Мистресса, — полупоклонился он, — поскольку я уже здесь, можно начинать представление!

Хедер на глазах у всех отвесила ему подзатыльник, и это — о чудо! — принесло несказанное облегчение.

Когда Мариско запела, в зале все еще продолжался некоторый гул. Невоспитанная столичная публика. Ехидно усмехнувшись, Хедер посчитала до пяти и удовлетворенно констатировала ошеломленную тишину. А то!

На первом дуэте голос певицы взлетел на недосягаемую высоту так, что время, казалось бы, остановилось.

Хедер стояла за кулисами и иногда посматривала вокруг — вот те пчелки, что пока не танцуют, с отпавшими челюстями и благоговением в глазах. Вот нервничающий тенор, чего он тут прыгает, пусть распевается. Но нет, голос дивы подобен магниту и, не дослушав, уйти невозможно.

Джерард. Что-то в его лице задержало Хедер. Восхищен — да. Удивлен — да. Но как-то странно удивлен.

— Не может быть, не может быть, — говорил он, покачивая головой. — Нет, ну надо же… не может быть!

Тонкая, знакомая улыбка тронула его губы. А через минуту, стоило Хедер отвернуться, он уже нырнул в декорации, и только его видели. Больше ни один человек за кулисами не пошевелился! Что он задумал? По спине Хедер пробежал холодок. Пусть только попробует выкинуть какую-нибудь штуку.

Приближалось время третьего дуэта, и это волнение так захватило мистрессу, что она даже забыла о Джерарде. Тенор нервничал очень сильно и Хедер испугалась, как бы не пропал голос у певца. Но все оказалось еще хуже! За пять минут до выхода этот господин куда-то убежал, а посланная на поиски Фиалка пришла, не зная, плакать или смеяться, и сказала, что тенор сидит в уборной и явно оттуда не выйдет в эти пять минут.

Хедер поглядела на часы и сочла уместным объявить антракт. Пусть люди погуляют, подышат, поделятся впечатлениями. Дива Мариско жеманно улыбнулась, отправляясь в гримерку, прощебетала, что все очень прилично, что театр «маленький, но милый, душа моя, очень милый», и что она надеется исполнить третий дуэт «с кем-нибудь весьма симпатичным, вы же подобрали, верно?» Хедер возблагодарила в душе снобистскую привычку известных певцов репетировать партии по отдельности и приходить только на представление. Может, еще удастся заменить тенора? Но кем??? Мальчики, бегающие при театре, все одно не потянут…

Маранжьез сообщила, что певец вроде как оклемался за антракт и даже возможно будет здесь!

Занавес пополз вверх. Первые завораживающие ноты. Музыка Дорра всегда находилась на грани приличия — дерзкая, напряженная, нереально чувственная. Мариско играючи продемонстрировала парочку переливов нижнего регистра — этакое любовное мурлыкание львицы. Под мужчинами в зале явно вспотели даже сиденья. Хедер всерьез забеспокоилась, не выпустят ли рабочие сцены из рук канаты. Этим деревенским битюгам в принципе было наплевать на высокое искусство, но тут шел однозначный призыв не к сердцу и разуму, а к плоти человеческой, которая, как известно, слаба. Маранжьез со свистом втянула воздух и, глянув на мистрессу, развела руками — мол, запредельно. Нам до этого далеко. Где-то в глубине, покусай его псы, замаячил застегивающий штаны тенор. Выражение его лица было кислым и задумчивым — а не вернуться ли обратно в уборную. Хедер энергичными и не очень приличными жестами пыталась показать ему, что уже пора.

Но незадачливый певец еще и не дополз до своего края сцены, а уже опоздал.

Кто-то очень удивленно выматерился. Кажется, это была Джорданна.

— Мадам Хедер, — зашептала подбежавшая Рэми. — Боже мой, мадам Хедер…

— Это не боже, Рэми, — спокойным голосом смертницы отозвалась мистресса. — Это — идиот.

Мариско была единственной ничего не подозревающей особой, и потому сохраняла на лице призывную безмятежность.

— Воды, — прошептала Хедер. — Нет, лучше — водки.