— Нет, Джерард, — вздохнула Хедер, — нет. Ты был очень хорош, правда. Но больше никогда, никогда так не делай. И еще, скажи на милость, к чему было с нею целоваться?

Он опять улыбнулся той улыбкой, за которую хотелось стукнуть по голове.

— Не все на свете имеет объяснение, госпожа Хедер. Некоторые поцелуи просто случаются, и все.

А это уже запрещенный удар. Хедер сглотнула, встала.

— Иди ты ко всем тварям, Джерард. Лучше бы Эрфан зашил тебе рот!

Он тоже вздрогнул и проглотил комок в горле. Но — смолчал. Заработанное не выбрасывают.

На самом деле поцелуй был со стороны сирены актом благодарности за то, что ее прямо с этой сцены не отправляют восвояси, в родной мир. Хедер очень повеселилась бы, узнай, что удовольствие Джерарда от процесса было крайне сомнительным, ибо сирены по природе своей андрогины, то есть, проще говоря, обоеполы, и диапазон голоса это показывает. Пускай даже донна Мариско предпочитает свою женскую сущность — он-то знал, что она еще и парень.

Мимо, синевато-белый, точно призрак, проплелся «припоздавший» тенор.

О, Гард и псы. Вот кому сегодня не повезло, так не повезло.

Тенор шарахнулся от здорового мужского смеха, раздавшегося из-за декораций, и бочком-бочком спустился по ступенькам в зрительный зал — так путь до дверей короче.

Час проходит за часом, день за днем, и деревья уже покрываются странными прозрачными кристаллами, и мне холодно. А тебя все нет.

Почему ты не приходишь? Я ведь уже столько раз заявлял о себе.

Я отправил противнейшую тварь от себя подальше, в город, где ты должен сейчас быть, если верить моим ощущениям. Отправил, боюсь убить. Он мне еще нужен, но так раздражает долгое ожидание…

Может быть, ты провидец и игнорируешь меня намеренно? Снимаешь маску, чтобы меня не слышать?

Не много ли даров для одного человека, пусть и столь притягательного? Нет, ты не можешь быть провидцем. Межмирье должно иметь какой-то безусловный рычаг воздействия на тебя, иначе я бы ни за что не поверил в такие чудеса. Есть какой-то сигнал, по которому ты кинешься, если в тебе останется хотя бы капля крови. Я отыщу способ.

Холодно. Тут, где я сейчас остановился, очень холодно. Это мешает думать. Можно попробовать согреться в постели. Но болтовня посторонних мешает думать еще больше. Разве нет здесь немых прислужниц?

Посмотри, какие неудобства я терплю ради встречи с тобою, а ты все не идешь.

По здешним меркам я немыслимо богат — что поделать, если магия легко превращает слезы в жемчуг, а угольки в драгоценности? Хозяин большого дома, в котором я сейчас мерзну, несмотря на два больших камина, недавно спросил, не желаю ли я посетить развлечение, именуемое Большим Карнавалом?

Я читал об этом. Туда приезжают и правители. Мне не зазорно появиться на таком сборище. Карнавал. Маскарад. Маски. Иноходец…

Ну, где же ты?

Хочешь побывать там со мною? Я приглашаю.

И кажется, уже придумал, как оформить пригласительный билет.

Дверь оказалась незапертой. Рэми остановилась и решила отдышаться. Маленький шаг, еще шаг.

— Кто там? — раздался звучный и довольно веселый голос. — Госпожа Хедер?

Нет, это просто я. Только лишь я. Но я уже ухожу.

Дверь широко, гостеприимно распахнулась.

— Рэми? А что ты там стоишь? Иди сюда!

Он махнул рукой. Вышивальщица потихонечку, будто нехотя, подошла, и мимо, и в двери, и почти до самого окна, и встала спиной.

— Что случилось? — так же весело осведомился он. — По какому поводу от меня отвернулись?

Теплые руки взяли ее за дрожащие плечи, развернули к свету.

Рэми поняла, что если позволит себе закрыть глаза — то слезы уже готовы закапать на щеки.

Нельзя. Совсем за дуру примут. Ну, скажи что-нибудь! Не смейся только.

Однако Джерард давно перестал посмеиваться.

— Я пришла… к тебе, и… — Рэми наконец что-то решилась проронить, но мысль оборвалась и исчезла.

Джерард понял, что это правда. Она действительно пришла к нему. Ощущение оказалось пронзительным. Неописуемым.

«Это моя радость, мой подарок, — сказало сердце капризным тоном фрока. — Мой! Попробуй откажись и увидишь, что я тебе устрою».

Рэми вздрогнула от неожиданно ворвавшегося из форточки сквозняка, и — бросилась из повисшей тягостной тишины, как дельфин выбрасывается на берег. Шагнула — к нему, в его тепло, его силу, точно слепая, ткнулась носом в плечо, провела рукой по бархату халата, вдохнула запах, потянулась выше… Тяжелая ладонь, пробираясь сквозь ее кудри, ложится на затылок, и дрожащим губам становится тепло, жарко. О господи, сжалься надо мною. Как я решу это уравнение, если едва умею считать до трех. Ее ведут. Куда? Зачем?