– Сам-то пробовал? Очень круто. Понимаешь, такая вещь… рейв людей объединяет. Наши сознания образуют такую единую сеть, и мы все - как одно существо… во всяком случае, пока диджей винилы крутит.

Слово "сеть" теперь вызывало у Глеба только одну ассоциацию, и на всякий случай он кивнул.

– Это лучшее, что есть в жизни, въезжаешь? Космические энергии - прямо через тебя. Вот Луганов говорил, что рэйв… это… отменил разделение на того, кто создает искусство, и того, кто его потребляет. Мы теперь едины - диджеи, клубные люди, просто случайно зашедшие - как ты.

– А Луганов, - спросил Глеб, - он тоже тут бывает?

– О, - Настя все пританцовывала, - о, Луганов всюду бывает. Он… это… everyman… нет, everywhereman.

Вряд ли можно так сказать по-английски, решил Глеб и снова кивнул.

– А что вы делали тогда, на Снежанином дне рождения?
– продолжил он, радуясь, что Настя в таком приподнятом состоянии вряд ли сможет соврать, - вы все время вместе были?

– Ну, - она наморщила носик, - ну, это такой вопрос… я, наверное, в ванне была… или в туалете.

– А вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из квартиры?

– Да все выходили. Как менты пришли - так все и ломанулись на лестницу.

– Я имею в виду - до того, как менты пришли, - терпеливо разъяснил Глеб.

– До того… - Настя задумалась, - до того мы даже из комнаты не выходили. Ну, из компьютерной.

– А может… - начал Глеб, но тут Настя показала пальчиком на человека, подошедшего к барной стойке:

– Вот Олег, который тебе нужен!

И тут же заиграла музыка. На этот раз - в самом деле музыка, даже слова были. Молодежь на танцполе радостно зашумела - но это всего-навсего начался фэшн-показ.

Глеб с Олегом пожали друг другу руки, и Глеб вынул из кармана листок с иероглифом.

– Не скажешь, что это такое?
– спросил он.

– Иероглиф "синобу", - объяснил Олег.
– Зачем тебе?

– Ну, так… - Глеб замялся.
– Интересно.

– Он значит "терпение", - сказал Олег.
– Состоит из двух частей - "катана" и "кокоро", то есть "меч" и "сердце".

– А мы можем понимать "меч" просто как лезвие?
– спросил Глеб, холодея.

– При некотором желании. А "кокоро" означает не столько "сердце", сколько "суть". Собственно, есть эзотерическое объяснение: "терпение - это сердце меча, ждущего в ножнах". Мне кажется, тут "терпение" имеет оттенок "готовности", но не поручусь.

– Красиво, - сказал Глеб.

– Тут как в магии, - продолжал Олег.
– Каждая черточка имеет значение. Вот если сделать так, - и он ногтем зачеркнул часть иероглифа, - то мы получим здесь составную часть "неизбежность". Когда терпение истощилось, меч неизбежно вырывается из ножен.

– А ты специалист по Японии?

– Я много по чему специалист, - усмехнулся Олег.
– Японией немного занимался, когда интересовался японской эзотерикой, времен Второй мировой. Был один человек, объяснил.

Глеб кивнул.

– Правда, я сейчас ко всем этим делам довольно сдержанно отношусь, - сказал Олег.
– Опасное дело, если без опыта. Навалять можно, и будет такой расколбас, что мало не покажется.

– Да я ничего такого не собираюсь, я просто узнать… у меня подруга погибла, ну, я и пытаюсь понять - отчего.

– Понять - гиблое дело, - сказал Олег.
– Понять ничего нельзя. Но за этим тебе, конечно, надо к Юлику Горскому… если денег на билет хватит, ясное дело.

– У меня его мыло есть, - сказал Глеб.

– Мыло - это неплохо, - кивнул Олег.
– Но я все-таки не уверен, что сработает. Даже если там волоски остались - этого еще недостаточно.

– Я имею в виду - электронная почта, - пояснил Глеб. До него дошло, что за музыка играет сейчас в клубе. Измененная до неузнаваемости песня "Битлз". Певец голосом, в котором не осталось ничего человеческого, повторял: "I Me Mine I Me Mine I Me Mine".

– Люблю "Лайбахов", - сказал Олег, заметив, что Глеб прислушивается.
– Хотя они немного аутфэшн уже, но все равно люблю. Тоталитаризм как он есть. Настоящая нацистская музыка. Правильно Вероничка их зарядила.

– А кто такой этот Горский?
– спросил Глеб и подумал: в последнее время все почему-то употребляют слова "арийский" и "нацистский" как похвалу.

– Юлик?
– удивился Олег, - такой человек. Гуру по жизни.

Глеб кивнул.

Глеб сидит у компьютера, в офисе на Хрустальном. Еще неделю назад в этой же комнате на дне рождения Снежана слушала треп Луганова, украдкой бросала взгляд на свое отражение в темной поверхности монитора. Сейчас Снежаны больше нет в живых - осталась только память о черном лаке ногтей, две-три цитаты из Пелевина и Тарантино. Ее смерть окончательно выдернула Глеба из апатии последнего года. Возможно, Снежана чем-то напоминает ему Таню - и ее смерть освобождает от воспоминаний о Тане, от памяти о выцветших на крымском солнце волосах, от привкуса горечи и тоски. Глеб сидит у компьютера, вспоминает Снежану, прикидывает: кто? зачем? как?