Кустов влюбился по-настоящему. Он ничего не мог делать наполовину. Воевать так воевать, отдыхать так отдыхать, любить так любить. Он во все вкладывал сердце и всю страсть своего неугомонного характера.

Каждый вечер он стал проводить со своей любимой и подумывал о женитьбе. Чтобы не расставаться с ней, думал устроить ее работать в полку или в аэродромном батальоне, обслуживающем нас. Я как-то напомнил ему:

— Ты же говорил, что сначала надо разбить фашистов, а потом только думать о невестах.

— Не учел, что законы жизни бывают сильнее нас.

В Киеве летать приходилось мало. Мешала непогода. И сейчас на улице снегопад. Мы лежим на нарах. Две железные печки раскалились докрасна. Тепло и уютно. В такое время летчики, как говорят в авиации, любят «прогреть языки». Сергей Лазарев рассказывает, как он в детстве с ребятами на Суздалыцине нашел в чащобе леса выводок волчат.

— Одного поймали. Остальные скрылись в норе под старой елью. Малыша я взял на руки. Дрожит, бедняжка, вырывается. А тут откуда ни возьмись разъяренная волчица… — Лазарев замолчал.

— Ну, барон Мюнхгаузен, заливай дальше, не томи, — поторопил Кустов.

— Продолжить мы могем! Ну за что оскорбил человека недоверием? — Лазарев напустил на себя обиду. — Хвастаться своими успехами могут охотники да еще влюбленные. А я не отношусь ни к первым, ни ко вторым. И влюбляться не собираюсь, пока идет война.

Кустов без всякой обиды отпарировал:

— Никто не виноват, что ты для любви еще не дорос. Тебе пока ближе истории детства.

— Вот и ошибаешься! Мой рост — сто девяносто три сантиметра, а твой — только сто девяносто два. Так кому надо подрасти?

К нам вошел помощник командира полка по воздушному бою и стрельбе капитан Рогачев и сказал мне:

— Погода улучшилась. Пойдем на улицу, посмотрим… Может, начнем работать.

Фашисты, создав превосходство в силе, особенно в танках, перешли в контрнаступление с целью захватить Киев и восстановить оборону по Днепру. Погода у них стояла лучше, чем у нас. Днепр, словно магнит, притягивал с запада туманы и облака.

— Требуется прикрыть наши войска, — заговорил Рогачев, глядя в небо. — Погода улучшается. Ты со своими «стариками» да я с Мишей Сачковым… Может, слетаем? Немцы мелкими группами бомбят наших.

— Надо немного подождать, — посоветовал я, разглядывая заросшее черной щетиной лицо Рогачева. Он всегда был до педантичности опрятен. И брился иногда даже по два раза в сутки, а тут… — Ты что, вспомнил допотопное суеверие авиаторов — не бриться перед вылетом?

Василий Иванович заговорщически, улыбнулся и доверительно сообщил:

— Хочу отпустить бороду.

Я знал, что он ничего не делает, не обдумав заранее.

— О-о! Это серьезный шаг. И наверное, не без причины? Крупные губы Рогачева плотно сжались. Он тяжело вздохнул:

— Чертовски соскучился по семье… — И после паузы со свойственной ему рассудительностью заговорил: — Борода мне нужна вот для чего. Во-первых, хочу съездить в отпуск к жене и сыну. Моя Анна еще до войны требовала, чтобы я отпустил бородку. Она считает, что борода — украшение мужчины. Во-вторых, — он улыбнулся, — природа обделила меня немного ростом. А мне теперь надо быть солидным, походить на педагога. Вот-вот наш полк выведут на переформирование, и нужно будет учить молодежь воевать. И борода тут будет помощницей.

Снегопад перестал. Мы пошли в помещение, чтобы поставить задачу летчикам. Василий Иванович, узнав, что со мной летит молодой ведомый, спросил:

— А не лучше ли тебе лететь тройкой, с одними «стариками»? Погода-то уж больно неустойчива.

Априданидзе понял Рогачева и с присущей, ему откровенностью возмутился:

— Значит, не доверяете мне? Думаете, не могу летать в такую слякоть?

Василий Иванович вопросительно взглянул на меня.

— Вчетвером веселее будет, — ответил я.

Перед выходом из комнаты отдыха Сулам надел на свои хромовые сапоги галоши. Все, кроме него, уже ходили в зимнем обмундировании. Для Априданидзе же на складе не нашлось ни унтов, ни валенок тридцать шестого размера. И штаны от мехового костюма оказались широки и длинны. Зато курточка была в самый раз, а ее черный цигейковый воротник как бы усиливал смуглость лица.

— Не зябнут? — спросил я, показывая на ноги.

Летчик мгновенно вытянулся в струнку. Брюки бриджи с хорошими от утюга стрелками и до блеска начищенные сапоги придавали ему особое изящество. Я невольно подумал, что он и в небе такой же аккуратный, как на земле. И воевать начинает расчетливо, с присущей ему собранностью.