— Улизнул, — как бы в ответ на мой безмолвный вопрос виновато сообщил Хохлов, пристраиваясь ко мне.

Верхнюю пару немецких истребителей взяли на себя «лавочкины», а я подошел к пострадавшему штурмовику.

Дыры зияли у него в крыле. Летчик Саша Кучеренко и его стрелок показывают мне большой палец. Экипаж доволен, что отделался повреждением самолета. Но и этого могло бы не случиться.

Снова готовился удар по винницкому аэродрому. Но после первого прошло двое суток. Враг мог перебазироваться. Комдив поставил задачу мне с напарником слетать на доразведку.

— Близко к аэродрому не подходить, — напутствовал меня Герасимов у КП полка. — Посмотри на него со стороны. И посмотри так, чтобы немцы и следа вашего не заметили, и звука не услышали! А то еще догадаются, в чем дело, тогда лучше не лететь. Результаты разведки сразу же передашь по радио. — И Герасимов показал на штурмовиков, уже стоящих на старте: — А то они задержатся со взлетом.

— Понятно. Но от Винницы наш аэродром может не услышать: далеко.

— Передай приблизительно с линии фронта.

— А как? Открытым текстом нельзя.

Герасимов вопросительно посмотрел на Василяку.

— Наши позывные наверняка известны немцам, — начал командир полка. — Пользоваться ими нельзя. — У Василяки в глазах заискрились смешинки. Видимо, он придумал что-то простое и оригинальное. — Если в Виннице будет подходящий куш и ничто не помешает нашему вылету, спой первую строчку из «Катюши»: «Расцветали яблони и груши». В прошлый раз кто-то из вас на радостях это спел. Потом спроси: «Ну как, алый цветочек, хорошо пою?» Я отвечу: «Хорошо, очень хорошо!»

Чтобы скрытно разведать аэродром, мы рассчитывали обойти его с тыла и осмотреть со стороны, как предложил командир дивизии. Но в районе Винницы стояла пелена, похожая на дымку, и аэродром издали невозможно было рассмотреть. Нельзя также было и определить, прикрывается ли он патрульными истребителями. Пришлось подвернуть ближе и лететь с особой осмотрительностью, чтобы не наскочить в этой дымке на вражеский патруль.

И вот прорезается ближний угол аэродрома, а в воздухе темнеют какие-то бесформенные пятна. Пятна, словно их спрыснули особым проявителем, моментально оформились в самолеты. Две группы — «мессершмитты» и «фоккеры». Мы врезались в «мессершмитты». Они шарахнулись от нас вправо, в строй «фоккеров». «Фоккеры», опасаясь столкновения со своими, метнулись в нашу сторону. Внезапно мы попали в окружение примерно десятка самолетов. Хорошо, что заранее были готовы ко всяким неожиданностям. Маневр врага случаен, и сразу созрело решение: не дав противнику опомниться, мы должны оторваться от него.

Как хорошо, что в такие мгновения мускулы не отстают от мысли! Прошла секунда с момента встречи с врагом, а наши «яки» уже нырнули к земле. На пикировании мы повернулись в сторону фашистского аэродрома. За ним — линия фронта, а там — Скоморохи. А если над аэродромом патруль? И в этом случае нас должна выручить быстрота и решительность.

Выйдя из пикирования, мы увидели сзади себя только одну пару «фоккеров». Остальные истребители остались на высоте. Они не привыкли видеть «яков» в пикировании, поэтому, очевидно, потеряли нас в дымке. Но скоро эта пара «фоккеров» передаст, где мы, и тогда все фашистские истребители, как борзые, бросятся вдогон.

Видимость внизу хорошая. Аэродром теперь как на ладони. На нем самолетов не меньше, чем двое суток назад. Значит, гитлеровцы уже восполнили потери. С противоположной стороны летного поля на старте стоят истребители, должно быть, дежурные.

Мое внимание привлек снежный вихрь на самолетной стоянке. Я отчетливо вижу, как белый шлейф вьется из-под стоящей без движения многомоторной машины. Она только что села или же, запустив моторы, готовится к взлету. Важная цель. Уничтожить! Немцы заметили нас, поэтому отпала необходимость прятаться. Через полминуты самолет запылал.

А где Хохлов? Сзади себя не вижу. Ах, вон что! Он снизился и поливает аэродром огнем. Хорошо! Но он далеко отстал от меня, а сверху сыплется остальная свора «фоккеров» и «мессершмиттов». Два уже в хвосте у Хохлова. Разворотами он уклоняется от атаки.

Теперь избежать боя не удастся. Товарищу немедленно нужно помочь. Результаты разведки доложу позже. Ивану Андреевичу одному не вырваться.

— Улетай, я их задержу. Любой ценой, а задержу, — поняв наше положение, передал он.

Голос друга! Он все решил: «Любой ценой». Умереть — не значит победить. А нам нужна победа. Ради нее люди рискуют, выручая одного, как один рискует ради всех. В этом смысл боевой дружбы. Это закон войны. И я рискнул:

— Иван! Будем драться вместе! — И пошел на горку: с высоты можно дальше и чище передать.

И только тут я вспомнил, что должен петь «Катюшу». В такой момент, когда друг в опасности и враг уже нацеливается расправиться с тобой, петь невозможно. А петь надо. И я запел:

Расцветали яблони и груши…

С трудом выдавив из себя слова, больше похожие на стон, чем на пение, спросил:

— Ну. как, алый цветочек, хорошо пою? — И, не дожидаясь ответа, бросил свой «як» на выручку товарища.