Как обычно, лангот долго еще гнал сон от усталых век Тахгил. Лежа в постели и глядя через окошко на луну в ночном небе, девушка вспоминала глаза Торна.

До чего же приятно было проснуться поутру на пуховой перине, вымыться в горячей воде, а на завтрак вместо пригоршни холодной листвы получить цветочное вино, ячменный хлеб, жареную селедку и утиные яйца — сваренные с цветами, чтобы скорлупа пожелтела! Кейтри и Вивиана вовсю уговаривали Тахгил задержаться хоть на денек. Да и селяне хором твердили, что гостьи просто обязаны остаться на ежегодное празднество. Под этим двойным нажимом Тахгил уступила — хотя решение обошлось ей дорого: лангот брал свое. В сердце ее неумолчно слышался зов последних ворот Светлых.

Более того, восток тоже звал ее — девушка страстно надеялась, что Торн цел и невредим. Она молилась, чтобы ее возлюбленный не пал жертвой коварных уловок и предательских чар неявных, которые, уж верно, постарались бы в первую очередь сразить именно предводителя своих врагов. Вопреки себе, она постоянно представляла, каким он мог бы являться на поле битвы — Джеймс XVI, Король-Император, восседающий на закованном в броню боевом коне Римскатре, на поясе у него висит верный меч Арктур, и на сверкающей рукоятке меча искрится яркое солнце. Таким представал он ее мысленному взору: в сверкающих доспехах — очертания их гибки и изящны, каждая пластина так и сияет, а на груди и плечах виднеются металлические розы.

О, как ясно видела Тахгил своего возлюбленного! Лев Д'Арманкорта ревел у него на груди — великолепный золотой лев в старинной короне. Открытый шлем Торна увенчан был плюмажем из перьев цапли, прошитых золотой нитью. А сзади с шлема свисал пурпурный шелковый шарф, вышитый крохотными золотыми трилистничками. Под защищающей лицо узкой стальной полосой виднелись высокие скулы, решительный подбородок и глаза, пронзительные и острые, как стальные ножи. Торн улыбался кому-то из своих офицеров, потом в уголках его губ появлялись морщинки сдерживаемого смеха. Его окружали изумляющие роскошью боевого вооружения полки Королевского Аттриода, с головы до ног закованные в броню. Лучи солнца разбивались о гладь богато разукрашенных поножей, поручей, нагрудных пластин и латных рукавиц. Сопровождаемый знаменосцами, трубачом, герольдом, Легионами Эльдарайна и батальонами от каждой страны Эриса с развернутыми стягами и знаменами, весело развевающимися по ветру, Король-Император глядел на бескрайние земли, убегающие к мерю и ревностно охраняемой стратегической драгоценности — Нениан Лэндбридж. И все они ждали появления Орд Намарры.

Давным-давно, в Тириендоре — какими далекими и безмятежно-счастливыми казались ей сейчас эти дни! — Торн рассказывал о Намарре.

Теперь дайнаннцы везде — даже ведут разведку в Намарре, пытаясь собрать хоть какие-то сведения о вожакенамаррских разбойников, который, сказывают, снова появился там и наделен силами, способными объединить разрозненные шайки разбойников и изгоев — считают даже, будто бы он могущественный колдун, который заставляет повиноваться даже злобных и диких потусторонних тварей — или же обещавший им богатую награду, например, всех людей, кроме собственных сторонников. Если так, он будет горько разочарован — ибо неявные очень скоро примутся и за него с его соратниками.

Диармид сказал: «За всю историю никогда прежде человек не заключал союза с неявной нежитью».

«Никогда», — ответил Торн.

И при воспоминании об этих словах Тахгил-Ашалинду пронзил ледяной страх.

— Это он, — прошептала она себе. — Это Морраган вступает в союз с неявными и подстрекает против нас мятежников в Намарре. Что за надежда есть у нас со всеми нашими армиями против чудовищной силы Принца Светлых? О силы небесные, смилуйтесь! Только я могу избавить Эрис от Ворона.

Она гадала — много ли шпионов Моррагана бродит среди смертных и не притаился ли такой шпион здесь, в Апплтон-Торне. Если бы не уже данное слово остаться на пару дней, она бы немедленно взяла Вивиану, Кейтри — и в путь.

В тот день, последний день весны, Тахгил и ее спутниц провели по всей деревне, показали там каждый уголок, каждый двор, приютившийся высоко над длинным холодным заливом.

Они шли мимо крытых вереском коттеджей, где в садиках распускались наперстянки, анютины глазки и ноготки, а стены увивала душистая жимолость. Детишки весело насвистывали. Раскачиваясь на ветвях ив и прошлогодних засохших лозах, высасывали сладкий нектар из цветов, играли в петушиные бои стебельками подорожника. На крылечках, омытых шафрановым солнечным светом, вязали старушки, а их мужья плели веревки из тростника.

Мимо утиного пруда гостьи прошли к Эрречду. Так называлась площадь, где собиралась вся деревня по праздникам или еще каким важным случаям. Там-то одиноко и рос Благородный Торн, простирая вокруг обросшие лишайником сучья. Древнее дерево, казалось, клонилось долу под бременем знания, почти касалось колючками земли. Сейчас ветви его были окутаны зеленой дымкой молодой листвы.

Потом, когда три путешественницы спустились по отвесной лестнице, прорезанной в толще утесов, их провели туда, где в маленькой бухточке покачивались на волнах рыбачьи лодки. Меж камней струились ручейки пенной воды прибоя, а стремительные чайки прорисовывали белые волны на грифельной доске небес.

По заливу плыли девять каноэ, хрупкие лодочки из недубленых шкур, натянутых на каркас из орешника или ивовых прутьев. В каждом каноэ стоял человек с коротким серпом, насаженным на длинную двенадцатифутовую рукоять. Этими серпами срезали водоросли, а потом граблями втаскивали добычу в лодку. Другие люди — на берегу — собирали у самого основания утесов, обнажающегося во время отлива, прибрежные водоросли. Задумчивые ослики, кивая головами, втаскивали по лестнице корзинки с дарами моря. Рыбачьи лодки, вышедшие с утра на лов, виднелись вдали, точно листья на глади серой воды.