Официально граница между Эльдарайном и Намаррой делила Нениан Лэндбридж ровно посередине. Полубесчувственная Тахгил и ее скакун почти уже достигли этой середины, как вдруг сумерки разверзлись в высшей степени неприятным сюрпризом. В них ворвались пышные хризантемы огня — факелы, зажатые в потных ручищах намаррских наемников под предводительством одного из их чародеев. С победными воплями намаррцы вертели над головами лассо. Бросок — веревка задела шею найгеля и упала. Почувствовав прикосновение ненавистной узды, водяной дух испустил жуткий вопль. Уворачиваясь и скача из стороны в сторону, так что ни один смертный всадник не удержался бы в седле без магической поддержки, он ухитрился миновать нападавших — но лишь затем, чтобы нарваться на второй отряд. Вконец отчаявшись, водяной конь раздул ноздри — и в них ворвался запах крайнего прибежища, естественной для найгеля среды, если, конечно, слово «естественный» можно применить по отношению к сверхъестественному существу.

Оба отряда ловцов нежити развернулись и ринулись навстречу друг другу. Отчаяние придало найгелю проворства — он проскользнул меж рядами врагов и нырнул в заводь.

То была соленая заводь, лежащая у самого моря, — иссиня-черная заводь, полная пышных водных мхов, осоки и склизких камней. Омут.

Найгель опускался все глубже и глубже. Стремление укрыться от опасности, инстинкт, тянущий к воде, необходимость увернуться от удавки начисто вытеснили из подводных зарослей его разума всяческую заботу о беспомощной всаднице. Он безмолвно погружался под воду — и так же безмолвно вместе с ним погружалась и Тахгил, приклеенная к телу своего колдовского скакуна. Лишь несколько пузырьков поднялись круглыми полыми планетами на поверхность воды, серебряными полушариями закачались на глади заводи, а потом лопнули.

Обведенные вокруг пальца, оставшиеся без добычи намаррцы шумели и ругались на берегу, швыряя в воду камнями. Но это продолжалось недолго. Один, самый нервный, а может быть, и самый востроглазый из них, вдруг завопил во всю глотку:

— Гром и молния! Мусорщик! Сюда идет мусорщик!

Несколько мгновений смятения и возни на берегу омута, стук камней, шелест в кустах — и намаррцев и след простыл. Лишь отражение одинокой звезды безразлично плавало на глади воды. Сквозь мрак к заводи спешило какое-то скрюченное существо, но его шаткая походка поражала неожиданным проворством.

Глубоко внизу сердце Тахгил отчаянно билось, готовое вырваться наружу из тесной грудной клетки. На висках выступили налитые кровью вены, голова раскалывалась от мучительной агонии.

Глубоко внизу найгель вдруг почувствовал какое-то шевеление у себя на спине и все вспомнил.

Освободив задыхающуюся девушку от чар, он изо всех сил подтолкнул ее кверху. Когда голова всадницы прорвала зеркальную крышу милой сердцу найгеля гавани, водяной конь подбросил Тахгил вверх и вбок. Девушка рухнула на берег, а ее скакун испуганно и поспешно снова скрылся под водой. Вспомни он о своей всаднице и о том, что она смертна, хоть на секунду позже, спасти девушку было бы уже невозможно.

Тахгил беспомощно лежала на мокрых камнях, выкашливая воду в жестоких приступах кашля. Ее рвало, взгляд мутился, она не могла даже пошевелиться. Огромная горбатая фигура в сером тряпье наклонилась над девушкой, скинула со спины узловатую сеть, раскрыла ее. В сети уже лежало что-то большое и непонятное. Кашляющая и задыхающаяся Тахгил не успела понять, что происходит, как угодила туда же — мусорщик закрыл сеть, снова закинул ее на спину и зашаркал прочь.

Грязные облака плыли на север, загораживая все небо. Лишь зеленоватые кладбищенские огни мерцали неясным светом на болотах Нениан Лэндбридж.

Стоя во тьме рядом с мутным омутом, уриск трижды постучал по воде. Оттуда высунулась знакомая длинная морда.

— Исчезла, — с удивлением промолвил найгель, мрачно оглядываясь по сторонам.

В грудную клетку, левую руку и бедро Тахгил вонзались стальные клювы. За время тряского путешествия жесткие веревки сети, в которой висела девушка, и острые грани того непонятного, на чем она лежала, немилосердно врезались в тело. Вообще во время этого длинного странного путешествия Тахгил находилась в каком-то оцепенении, оглушенная, то теряя сознание, то снова приходя в себя, плавно переходя из реального кошмара к кошмарной реальности. Муки ее еще усиливались из-за лангота, приливы которого настигали девушку, повинуясь какой-то своей внутренней закономерности, — а быть может, их просто вызывали те или иные жизненные обстоятельства. И вот теперь во время коротких периодов прояснения Тахгил безумно тосковала по Светлому королевству. Перед внутренним взором ее проплывали увенчанные звездами горные пики, полные тайн леса и чистые поющие реки — и столь отчетливы, полны жизни были эти видения, что кровь в жилах девушки останавливалась, а из глаз, давным-давно утративших способность плакать, лились горькие слезы.

Ее не беспокоил ни голод, ни жажда — совсем недавно девушка наглоталась столько воды, что хватило бы на сотню человек, — ни даже холод, хотя она промокла насквозь. То, во что врезалось ее тело — это непонятное переплетение острых железных краев и узелков, — было теплым. Местами металл сменялся полосками кожи, загрубелой, но странным образом в этой загрубелости была своя чувственность — как будто Тахгил лежала на теле неистового любовника.

Во время кратких периодов прояснения Тахгил так и не смогла понять, где она находится и как попала сюда. Наконец тряска прекратилась. Девушка почувствовала, что ее опускают. Сеть чуть ослабла, раздался стон. Тахгил куда-то покатилась, железные клювы впились в нее в новых местах. Она с трудом удержалась от крика.