«Ты что-нибудь видишь?» — спросил он Сапфиру.

«Нет, но я думаю, что слова Солембума обретут какой-то смысл лишь тогда, когда мы сами поймём, что именно нам нужно».

Эрагон рассказал Арье о совете, который дал ему кот-оборотень, но — как и во время бесед с Аджихадом и Имиладрис — не стал раскрывать тайну пророчества Анжелы, ибо она касалась лишь его одного. Кроме того, он опасался, что Арья догадается о том, насколько он к ней неравнодушен.

Выслушав его, Арья сказала:

— Коты-оборотни редко предлагают помощь, но если уж предлагают, то её нельзя оставлять без внимания. Насколько я знаю, под корнями Меноа нет никакого оружия; даже в наших песнях и легендах об этом не говорится ни слова. Что же касается скалы Кутхиан… Это название мне смутно знакомо — словно голос из полузабытого сна. Я наверняка слышала его прежде, хотя и не могу припомнить, где именно.

Когда они приблизились к дереву Меноа, внимание Эрагона привлекли полчища муравьёв, ползавших по могучим корням. Видеть он мог лишь мелькание крошечных чёрных точек, однако урок Оромиса не прошёл даром: он открыл ему возможность чувствовать жизнь окружающего мира и устанавливать с ним мысленную связь. Открыв свою душу, Эрагон устремился навстречу примитивному сознанию крошечного лесного народца, лишь мимоходом коснувшись сознания Арьи и Сапфиры.

И внезапно обнаружил рядом с собой некое громадное существо, тварь, безусловно способную мыслить и чувствовать и обладающую куда большим могуществом, чем у него, Эрагона. Даже обширнейшие мыслительные способности Оромиса, который так поддержал тогда Эрагона в Фартхен Дуре, казались карликовыми по сравнению с духовной мощью неведомого существа.

Казалось, сам воздух дрожит от напряжения, вызванного энергией и силой, исходящими от него. «Да ведь это же дерево!» — догадался вдруг Эрагон.

Да, источник он нашёл безошибочно.

Чёткие, неумолимые мысли дерева Меноа текли размеренно и неторопливо, точно ледник по гранитным скалам. Дерево не замечало ни Эрагона, ни — он был в этом уверен! — кого бы то ни было ещё из живых существ, сновавших вокруг него. Его интересовала лишь жизнь того, что способно расти и цвести, ласкаемое солнечными лучами: кендыря и лилии, лиловой примулы и шелковистой наперстянки, жёлтой сурепки и дикой яблоньки, покрытой пурпурными цветами.

— Оно не спит! Оно все понимает! — невольно воскликнул Эрагон. Он был настолько потрясён, что даже заговорил в полный голос. — Оно обладает разумом! — Он точно знал: Сапфира тоже наверняка чувствует это; она склонила голову к дереву Меноа, точно прислушиваясь, потом взлетела и уселась на одну из его гигантских ветвей — шириной, наверное, с дорогу от Карвахолла до Теринсфорда, — свесив вниз хвост и грациозно им покачивая. Дракон, как птичка сидящий на ветке дерева, — вот уж действительно странное зрелище. Эрагон чуть не рассмеялся.

— Ну, естественно, оно не спит! — тихо сказала Арья. — А хочешь, я расскажу тебе историю дерева Меноа?

— Очень хочу!

В небе мелькнула какая-то белая вспышка, похожая на заблудшего призрака. Потом «призрак» опустился рядом с Сапфирой, воплотившись в белого ворона Благдена. Узкоплечий нахохлившийся ворон рядом со сверкающей драконихой напоминал несчастного скупца, чахнущего над своими богатствами. Приподняв бледную голову, ворон угрожающе крикнул: «Вирда!» И Арья стала рассказывать:

— Жила-была одна женщина по имени Линнея. В те времена пищи и вина было в изобилии, и до нашей войны с драконами тоже было ещё далеко. Как и до нашего бессмертия — если только уязвимые существа из плоти и крови вообще могут быть бессмертны. Линнея старилась, не имея в утешение себе ни мужа, ни детей. Впрочем, она и не испытывала в них ни малейшей потребности, предпочитая занимать себя тем, что пела растениям, и считалась в этом деле непревзойдённой мастерицей. И вот однажды в дверь её дома постучался какой-то молодой человек. Он увлёк её словами любви, и любовь эта пробудила что-то в душе Линнеи. Она даже не подозревала о том, что способна испытывать подобные чувства. У неё возникло страстное желание непременно пережить то, чем она по незнанию так легко пожертвовала. А тут, казалось, сама судьба сделала ей великодушное предложение прожить жизнь во второй раз. Ну, как она могла отказаться! Линнея забросила свою работу и полностью посвятила себя молодому мужу. Некоторое время они были, пожалуй, даже счастливы.

Однако же молодой её муж вскоре стал мечтать о супруге, больше подходившей ему по возрасту. И однажды ему понравилась красивая юная девушка. Он стал добиваться её благосклонности и в итоге завоевал её. И некоторое время тоже был с нею счастлив.

Когда Линнея обнаружила, что её обманули, предали и бросили, она от горя чуть не сошла с ума. Её возлюбленный поступил с ней хуже некуда: он дал ей отведать вкус полной жизни, а потом отнял у неё эту жизнь, даже не задумываясь о последствиях — точно петух, что перелетает от одной несушки к другой. И Линнея, застав мужа с другой женщиной, в ярости своей заколола его кинжалом насмерть.

Она понимала, что совершила страшное злодеяние и, даже если суд её оправдает, все равно не сможет вернуться к той жизни, которую вела до замужества, ибо жизнь без любви утратила для неё и смысл, и радость. И Линнея пошла тогда к самому старому дереву в Дю Вельденвардене, прижалась к нему и запела, и в песне своей она стремилась слиться с деревом, позабыть все то, что связывало её с соплеменниками. Три дня и три ночи пела она, и ей удалось осуществить свою мечту: она ушла из мира людей в мир своих горячо любимых растений, став единым целым с тем деревом. И с тех пор вот уже многие тысячи лет она бдительно сторожит эти леса… Так возникло дерево Меноа.