– Панове! Почтенный брат мой Желеслав! Славное рыцарство! – Усталый взгляд ошмянского государя скользил по лицам. Цепко скользил, проникая едва ли не в самую душу. – Причиной нашего собрания явился неблаговидный поступок пана Годимира, который без посвящения выдавал себя за рыцаря. Я выслушал и обвинение, и защиту. В особенности же речь самого пана Годимира из Чечевичей. Вот мое решение. Нельзя за мечту наказывать. И надежду убивать тоже нельзя. Отличится пан Годимир на турнире, получит шпоры вожделенные. Сам посвящу в рыцари. Королевской властью. Нет… Что ж, как говорится, вот Господь, а вот исход. Иди подобру-поздорову, но рыцарем зваться более не смей! Ясно ли тебе, пан Годимир?

– Ясно… – выдохнул словинец, донельзя озадаченный мудрым и справедливым решением, решением, по сути, в его пользу. А он, не зная еще Доброжира, сколько мыслей обидных на него выплеснул? – Я благодарен, твое величество.

– Не за что, юноша, не за что… Теперь, – король еще раз обежал всех собравшихся глазами, – по обвинению от пана Годимира брату моему венценосному, пану Желеславу… – Черноусый король островецкий сцепил зубы и одеревенел плечами. Вот сейчас сосед порадует. Так порадует, что не будешь знать, как в Островец возвращаться – куры по дороге засмеют. – По обвинению в разбое не могу сказать ничего. Есть слово пана Годимира и шпильмана Олешека против слов пана Желеслава, его мечника и дружинников. Однако пан Божидар подсказал мне, что у брата моего венценосного новый конь завелся. Темно-рыжий, мариенбержской породы…

– Так мой это! – не выдержал Годимир, но поперхнулся и поклонился. – Прошу прощения, твое величество…

– Этого коня прежде в Островце никто не видел. А живем-то мы рядом, как кмети на соседних подворьях – все как на ладони… – Доброжир вздохнул. – А посему присуждаю. Присуждаю Господний суд после турнира. Пан Годимир, думаю, за себя сам выступит. Пан Желеслав вправе вместо себя любого бойца предоставить.

Авдей с готовностью расправил плечи, и почему-то ни у кого не осталось сомнений, кто же именно будет представлять Желеслава на Господнем суде.

– Далее… – продолжал ошмянский государь. – Далее самое сложное дело. Королевич Иржи из Пищеца обвинил шпильмана Олешека из Мариенберга в пособничестве Загорскому королевству. Проверить сие трудно, но можно. Не сразу, само собой. Не за один день. А посему шпильман Олешек по прозвищу Острый Язык подождет решения в подземелье нашего замка. Там не так уж и плохо, должен признаться.

Музыкант дернулся в очередной раз, но вырваться не сумел и покорно дал себя увести, бросив через плечо Годимиру:

– Цистру береги!

– Желает ли кто-нибудь оспорить королевское решение? – поднялся и замер рядом с Доброжиром каштелян. Вот уж, хочешь не хочешь, а сказка про бурундука и медведя вспоминается. Как они рассвет встречали.

Рыцари дружно замотали головами. А несдержанный пан Лукаш выкрикнул:

– Слава королю Доброжиру!

Желеслав с недовольным лицом – словно все зубы сразу заболели – махнул своим: уходите, мол, не маячьте.

Годимир пошел через толпу к пану Тишило. Им о многом нужно было поговорить накануне турнира.

Годимир шел по лестнице, держа цистру на сгибе левой руки. Как грудного ребенка, как меч в стойке «ключ». По правде говоря, оказавшись владельцем (пусть временным, но все же владельцем) музыкального инструмента, он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Первое, самое дикое и необузданное желание было – запереться и бренчать, бренчать, бренчать… Пока пальцы не покроются кровавыми мозолями и не станут дрожать от усталости. Ведь до сих пор молодому рыцарю не удавалось не то, что подержать в ладонях, а даже притронуться к цистре. Шпильманы, которые встречались Годимиру и в Хороброве, и в Быткове, и в Стрешине, весьма ревностно относились к своим инструментам, и кому не попадя их ни за что не отдали бы.

Но мечта есть мечта. Годимир спал и видел себя щиплющим струны благозвучным перебором, берущим сложные аккорды, радующие слух поклонников. Потому и к Олешеку пристал тогда около корчмы Яся с предложением научить играть. Однако время шло, а уроки все так и не начинались. И начнутся ли вообще?

Теперь, заполучив цистру, он хотел сразу же уединиться с ней. Ну, страшно хотел, до дрожи в коленках, до зуда в пальцах. Так он не хотел даже хорошеньких поселянок, встречавшихся ему в путешествиях и скитаниях по правобережью и левобережью Оресы. Но пришлось сдержать желания и, усевшись с паном Тишило за жбанчиком пива, до которого полещук оказался великим охотником, ломать головы – как же выручить Олешека? Обвинение в пособничестве загорянам – не шутка. Пан Конская Голова вообще видел в мире две угрозы порядку – Загорье и Орден.

Земли первого королевства лежали на юге от Заречья – по ту сторону Запретных гор. Загоряне не раз и не два пытались расширить свои владения. То ввязывались в войны с басурманами, посягая на часть степей от истоков Усожи до впадения в нее Друти, то, напротив, заключали союз с кочевниками и норовили посягнуть на земли Бытковского воеводства. Иногда им даже сопутствовал успех. Но не надолго. И главный просчет загорян состоял не в попытке потягаться с сильным Хоробровским королевством, славным рыцарями и крепостями, а в постоянных столкновениях с кочевниками-басурманами. Хитрые и вероломные степняки не только за свои пастбища стояли насмерть, но постоянно на чужие ходили в разбойничьи походы. Мира между кочевниками и загорянами никогда не было, как не было мира между степняками и словинцами. Как в собачьей своре, где нет вожака, а грызут того, кто послабее или попросту зазевался. Вот и получалось – только загорские отряды углубятся за Усожу, нацелят железный клин рыцарства в сторону Быткова или Брожей, как вчерашние союзники ударяют в спину, отсекают обозы, перерезают пути сообщения с тылом. Лет за пять до рождения Годимира так бесславно погибла большая армия загорян – сотен пять одних лишь рыцарей, не считая дружинников и челяди. Оказавшись зажатыми между войском хоробровского короля и ордами немытых басурман, они предпочли погибнуть, пробиваясь на юг до последнего. На той войне, к слову сказать, и познакомились пан Ладибор, герба Косой Крест, и пан Стойгнев, герба Ланцюг.