Земля - Сортировочная

Аннотация
Хотите узнать, с чего начинал Алексей Иванов, прославленный автор романов "Золото бунта", "Сердце Пармы", "Географ глобус пропил", "Общага-на-Крови"? Лирические, романтические, фантастические повести, включенные в этот сборник, стали первыми произведениями Иванова, представленными широкой аудитории. Виртуозный стилист, мастер увлекательного сюжета, наделенный прекрасным чувством юмора, он сразу завоевал уважение публики и коллег-литераторов. Включенные в этот сборник повести принесли Алексею Иванову премию "Старт", вручаемую за лучший литературный дебют в Екатеринбурге.

ГЛАВА 1 Как я решил про все про это написать Если бы к северу от нас не было Старомыквинска, то мы бы назывались Новомыквинск-Сортировочный. А если бы на юге не было Новомыквинска, то Старомыквинск-Сортировочный. Но оба они есть и там и там, поэтому мы называемся просто Сортировка. Вся история с космическим десантом и повстанцами тут у нас и произошла. Все ее знают, и с разными подробностями. Но она как-то мимо жизни проходит. Ни астрономы к нам никакие не приезжали, ни в газетах не писали. Словно ничего и не было вовсе. Когда два года назад у нас сошел с рельс пассажирский поезд, то комиссия сказала, что про это в газетах сообщать не будут, потому что это особенный случай. А про особенное не пишут, потому что все люди живут нормально. Только у нас ненормально. Поэтому и космонавты прилетели. Короче, в стране о нашей истории мало знают, и я решил написать ее ну типа как повесть научно-фантастическую. Вообще-то я фантастику читаю много. Но только вот настоящие писатели про пришельцев все как-то не так пишут. Нет, конечно, интересно, зыко, но не так. Наш с Барбарисом друг Леха Коробкин (он сейчас в армии) сказал, что это потому, что они интеллигенты, а мы рабочий класс и имеем доступ к средствам производства, к той же железной дороге например. У писателей все пришельцы почему-то на мечах сражаются, и всякие параллельные миры. А на самом деле у всех событий и причины другие, и происходят они по-другому. Пришельцы, к примеру, прибыли к нам не из параллельного мира, а из космоса, их там до фига. И пластались они не мечами (хотя среди них были и принцы даже), не бластерами, а так, что уж под руку подворачивалось, - ну, доской там, кулаком или кирпидоном зафитилят. Мужики наши говорили потом, что и бластерами тоже, но я смотрю утром - у кого фонарь, у кого зуба нет. Просто они в запале не разбирались. Да и ладно, не в бластерах дело. Короче, я не писатель и расскажу правду. У нас на Сортировке железных дорог тьма. Сколько я ни считал, какую-нибудь да забуду. Значит, так: две ветки на Старомыквинск и Новомык-винск, потом на запад, еще на юг, на рудник, затем старая колея, затем на паровозное кладбище, на кольцо - в общем, целый кубик Рубика, не разберешься. Станция у нас крупная, вокзал большой, а народу на нем мало. Летом еще куда ни шли, а зимой совсем никого. Из водоемов у нас только река Мыква. Она узкая, грязная и мутная, потому что течет с карьеров. Там, где ее пересекает улица Мартина Лютера Кинга, еще при Николае Кровавом сделали плотину, и в центре поселка у нас образовался пруд. Вода в нем отстаивается, и поэтому он чистый. А далеко в лесах протекает окончательно чистая речка Тиньва. Кроме Мыквы и Тиньвы, у нас есть еще Пантюхин овраг. Внутри он весь зарос кустами и бурьяном. Весною в нем течет бурный поток, а летом пересыхает. Мы гуляем в кустах и ищем, чего он принес - сапоги, корзины, тряпки. Леха Коробкин однажды нашел целый скелет то ли кошки, то ли зайца (задние лапы отвалились, а в остальном скелетом еще можно было пользоваться). Он запутался и висел на кусте малины. Больше в овраге ничего хорошего нет. Ну, что еще можно сказать про Сортировку?… Есть автостанция, клуб, столовка, библиотека, школа, детский сад… Если, конечно, какой-нибудь пацан бы к нам приехал, я бы еще много интересного показал и рассказал. А в книжке писать про это не стоит, да и к пришельцам не относится. Пришельцы у нас своими делами занимались и к людям не вмешивались. От них вроде и следов не осталось. Ну конечно, тетка Рыбец кабана-то не вернула, ну дак он все равно на ворованных помоях разжирел, и по нравственному закону его быть не могло. Бунька оправилась, а полезный аппаратец у Карасева и вправду увели. Про денежный поезд сказали, что авария, а все остальное уже совершенно ерунда. Никто не погиб, мужики вернулись, а прочее никого не касается. Осталось еще сказать, что у нас в Сортировке почти все работают на железной дороге. Мои папка и мамка проводники в Читинском экспрессе. Когда все произошло, они уехали в рейс, а я жил у соседей - тети Клавдии и дяди Толи Поповых. Ихний сын Борька, которого еще Леха Коробкин прозвал Барбарисом, мой друг. Ну, не так чтобы очень, а средне. Вот. Больше сказать вроде нечего. P . S . Я, наверна, неправельно зделал, что повистуху намел так просто. У настоящих песателей вот сначала ничево не понятна. Все кудато прячущ, грусъ-тят, и ктото до этово погиб. Ну, ладно, у меня, может, творчиская манера другая, без выкрутасов. Я четателей заинтересововатъ не собираюс. Не за-хочут так четать - сами дураки, и все. Зато у меня взаправду было. ГЛАВА 2 Как я наслушался ерунды Я проснулся от воя Красноярского скорого. Вой пронесся над сеновалом и улетел, только гул упрямо дрожал вдали, как струна, пока не растаял вовсе. Мы с Барбарисом спали на цветастом, засаленном одеяле, брошенном поверх колючего сена, и укрывались другим одеялом, байковым, тощим, злобным, с фиолетовой железнодорожной печатью в углу. Наш коровник (вместе с сеновалом над стойлом) был насквозь просвечен солнечными лучами. Внутри клубилось светящееся облако сенной трухи, да сквозь настил снизу поднимался будоражащий коровий дух, тяжелый, как мед. Я перелез через Барбариса, взрывая сено, добрался до лестницы и спустился вниз. Чтобы Барбарис учился прыгать, лестницу я оттащил в сторону. Она была сверху увесистая, как парус. На дворе было жарко и безветренно. Тополя на улице от пыли померкли и осели. Вдали яростно пылала новая цинковая крыша на доме Лютиковых. Со станции доносились невнятные крики и стук. За дом от нас кто-то звонко колотил гвозди, ровно по три удара на каждый, - дыц! дыц! дыц! - дыц! дыц! дыц! - потом раздался вопль, вырванный из груди неверным ударом молотка, и все сонно затихло, словно утонуло, выпустив вверх, как последний пузырь, круглое облако. Рядом с коровником торчал угловатый короб из ржавой стальной сетки. В коробе, пища и качаясь, суетливо бегали цыплята. Около короба, наблюдая, сидел кот Мотька. Мотькой (то есть Мотиком) его прозвал Барбарис, потому что у него на морде (у кота, конечно) были черные очки, как у мотогонщика. Барбарис был помешан на мотоциклах. Он все знал про них, вырезал все картинки с ними из журналов в библиотеке, набился в помощники и приятели всем мотоциклистам нашей Сортировки: и дяде Андрею Зацепе, и Сморыгину, и бригадиру Орленко, и Мишке Чуркину, и потомственному рабочему Илье Петровичу Флангу, и Адидасу Тимур-Заде, который почти не говорил по-русски, и даже участковому лейтенанту дяде Лубянкину, хотя у того мотоцикл был очень старый и бывший государственный. Барбарис до трепета и тоски мечтал обладать двухколесным, грохочущим, бензиновым конем, мечтал однажды пролететь по улице Мартина Лютера Кинга на огнедышащем, сотрясающем мир чудовище без глушителя, передавив при этом всех гусей и засыпав поселок комьями грязи. Подружившись с Ле-хой Коробкиным, Барбарис загордился, и мне пришлось выколотить из него гордость кулаками и черенком от лопаты. Только после этого Барбарису все равно раз в четверть снилось, как перед армией на своем свирепом «Чизете» Леха Коробкин промчался прямо по железнодорожному мосту через Мыкву. (Тогда навстречу ему из Новомыквинска шел состав, но Леха лишь увеличил скорость. Состав экстренно тормозил, визжа на всю область, а Леха соскочил с колеи только перед самым его носом и по косогору помчался в лес. Машинист Залымов на ходу выпрыгнул из локомотива и устремился за Лехой, сея опустошение на своем пути. Но Леху он не догнал, хотя пробежал несколько километров и сломал молодую сосну.) Вспоминая Леху Коробкина, я повесил ведро на клюв колонки с ружейной мушкой на конце, отполированным рычагом накачал себе воды и переставил ведро на черную, разбухшую скамейку рядом. Потом я разделся. Вдали, в мареве, где медленно плавали столбы и семафоры станции, переливчато затрубил ленинградский поезд и, не останавливаясь, забарабанил на стыках. Вода в ведре задрожала, закачалась, размазав косматое, нестерпимое солнце. Я поднатужился, поднял ведро с солнцем и опрокинул на себя. Вернувшись в коровник, я увидел, как сверху, с сеновала, сиганул вниз толстый Барбарис и врезался в землю, как Тунгусский метеорит. – Ерепена крача!… - очень тихо сказал он. Я вообще-то редко мучаю Барбариса, но иногда просто не могу удержаться. У меня чувство юмора такое. И в конце концов, ну почему он такой толстый, нерешительный и неумелый? Я помог ему доковылять до кухни. Тетя Клавдя уже приготовила завтрак. На кухне было тесно, но чисто. Печку дядя Толя весной побелил. На столе, покрытом исцарапанной клеенкой с розами, под полотенцем млели блины и сметана. На окошке трепетала марля, на стенке тикали ходики, и с творога, откинутого в платочек, на рукомойник звонко падали мутные капли. – Борьк! Вовк! - крикнула нам из комнаты тетя Клавдя. - Блины на столе, ешьте все!… А я посижу тут, поговорю вон с Марусей Меркиной… – Здрасьте, теть Марусь!…- крикнули мы за стенку, усаживаясь. – Здравствуйте, ребятки! - фальшивым голосом отозвалась Меркина. – Вовк, ты не стесняйся, ешь, как Борька, он у нас простой, - добавила неугомонная тетя Клавдя. - Борьк, а ты блины на стол не ложи! – Не, - ответил Барбарис, скатывая трубочкой расстеленный на клеенке блин. – Чего у Меркиной стряслось? - шепотом спросил я у Барбариса. – А я почем знаю? - пожал плечами нелюбопытный Барбарис, макая блин в сметану до самых пальцев. – Вот, Клавдь, я и говорю, - тихо забубнила Меркина за стенкой. Голос ее был дрожащим, потому что она всегда рыдала над плохими сплетнями, переживала их и верила им, как программе «Время». - Рожу так скрючил и говорит мне - знаешь ведь, как он умеет, так, с подковыркой, мол, баба дура, - пять миллионов, мол! – Пять миллионов!… - ошарашенно воскликнула тетя Клавдя. – Пять, - пискнула Меркина и вдруг горько зарыдала, я даже услышал, как качается под ней старый диван с валиками по бокам. – Дивану каюк, - тоже прислушиваясь, заметил Барбарис. - Сто раз бате твердил: пора новый купить… – Ну, ладно, ладно тебе, Маруся, может, и обойдется, - бормотала тетя Клавдя. – Тебе хорошо, - сквозь рыдания быстро ответила Меркина. - Твой-то Анатолий в депо получает сто шестьдесят да еще на шабашках, а мой-то алкаш - он же фашист, агрессор, он же на все готов!… Тут Меркина всхлипом втянула в себя все слезы и сопли и тем же приглушенным голосом, от которого бренчали кастрюли на кухонном шкафу, продолжала: – Говорит, будет пять бронированных вагонов. В одном рубли, в другом трешки, в третьем пятерки, в четвертом десятки, а потом двадцать пять и больше!… – Тихо!…- зашипел я на Барбариса, потянувшегося к приемнику. – А куда их повезут-то, Марусь? - спросила тетя Клавдя. – Сжигать повезут, Кланюшка! Бумажки-то старые! Новые, точно такие же, напечатали, а старые сожгут! А мужики говорят - все одно, мятая бумажка или свежая, любую отоварят! И мой хлюст козырей с ними туда же!… – Ох, лихие мужики!… - простонала тетя Клавдя. - И когда они хочут? – Не знаю, Кланюшка, не знаю!… И кто у них заводила - тоже не знаю!… А мой-то, слышь, после этого меня за границу утягивает!… – В Америку? – В Саудовскую какую-то Аравию! К Пиночету в штурмовики!… – Тебя?! – Да не меня, Кланька, - сам туда пойдет! Я ж его знаю! За бутылку родину продаст - изверг, враг народа, морда каторжная!… – Слышал? - толкнул я Барбариса. P . S . Дорогой четателъ! Сразу очинъ хочу аговорить условен нашево взаимнаво деалога. Художесвенное произведенее отличаеца от нехудожесвеннова тем, что в нем есъ подтеке, потому что в нехудожесвенном нет. У меня тоже есъ подтеке, но не не везде. Где есъ, я буду абозначать ево галочками или крестиками. Или нет, лутше в конце ево буду писать сам. Ведь могут неправелъно понять и не напечатать, а могут аштро-фовать или вобще посадить в психбольницу, хотя и незашто. А я еще молодой. ГЛАВА 3 Как мы были у Карасева – Пошли к Кобелевым, Вовтяй,- предложил мне Барбарис, когда мы вышли на крыльцо. - Они «Иж-Юпитер» купили… – Ну их, твои мотоциклы… - хмуро отозвался я. – Пошли тогда к бане, - не обидевшись, снова предложил Барбарис. - Сегодня женский день, по-зырим… – Дурак, что ли? - спросил я. - Там же окна закрасили. Слушай, Барбарис… – Чего? – Пошли в тупики к дяде Карасеву, а? Он же у Кольки Меркина собутыльник! Мы его подпоим и узнаем про ограбление денежного поезда! – И чего делать будем потом? Я подумал. – Ну, посмотрим, как будут грабить… – А чем подпоим Карасева? – Возьмем ведро картошки из вашего погреба, а у него аппарат моментальной перегонки… Он сам и подпоится. – Н-ну, ладно… - заколебался Барбарис. - А почему нашу картошку, а не вашу? Самое лучшее в таких случаях - пнуть ему хорошенько. – Дождешься ты у меня, Вовтяй… - проворчал, удаляясь к погребу, Барбарис. Спустя пять минут он вернулся. В ведре лежала холодная, черная картошка. – Годится, - одобрил я, и мы пошагали к станции. – Вот уедет Колька Меркин за границу, - через некоторое время заговорил Барбарис, - и пойдет в штурмовики к Пиночету… – Врет он все, - хмыкнул я. - И не возьмут его туда вовсе, там карате надо знать. – Дак он знает, - возразил Барбарис. - Когда его в марте братья Криворотовы побить хотели, помнишь, как он их ногами отпинал? – Это все фигня, потому что у настоящих каратистов есть разные пояса - черный там, белый, красный, а у Меркина ничего нет, даже галстука. – Купит. – Нет, - решил я. - Он, наверное, пойдет работать на радиостанцию «Свобода». Помнишь, как он критиковать любит? И я представил, как у нас на Сортировке зимними ночами слушают по радио далекий и изменившийся голос Кольки Меркина, пробивающийся через свист и Пугачеву. – Тогда он про все расскажет, - рассудительно заметил Барбарис. - И про инженера Паранина, и что тетка Рыбец из столовки свиньям ворует, и что дядя Дмитрий Карасев космический шпион и самогонщик, и про танки на железной дороге… И если будет война, на нас бомбу сразу и шандарахнут!… Я похолодел, представив над станцией ядерный гриб в десять раз выше старой водонапорной башни. – Слушай, Борька, - взволнованно сказал я, - надо этих грабителей мильтонам сдать, потому что знаешь, что будет, если бомбу скинут?… – Что? - испуганно спросил Барбарис и замолк. – Всем ерепена крача, - горько подтвердил я. – А если в Пантюхин овраг залезть, то, наверное, можно спастись от радиации… - предположил Барбарис. – Ага, очень можно, - недоверчиво хмыкнул я. – Можно! - горячо заявил Барбарис. - Надо только противогазы! – Очень противогазы, - хохотнул я. - В них, во-первых, потеешь, а в поте и будут все консервоген-ные вещества, а во-вторых, у них же в глазах стекла, и во время вспышки враз ослепнешь!… А вообще,- добавил я, - спастись можно будет только в старых карьерах, потому что там песку много. Но, самое главное, надо при взрыве крепко-крепко зажмуриться, а потом провеять всю одежду от радиации. – И трусы?… - опешил Барбарис. – И трусы, - жестко подтвердил я. – А девки?… Они тоже?… Но договорить мы не успели. Впереди показались кирпичный пакгауз и ограда из железных листов. Мы пролезли в парализованную дверку и через крапиву выбрались на насыпь. Вдоль задней стороны деревянного перрона мы пошли к паровозной стоянке. Под перроном валялись ящики, обломки кирпичей, газеты, бутылки и башмаки. Впереди показались ворота, которые охранял космический шпион дядя Дмитрий Карасев. Вообще-то он охранял тупики, где стояло обширное вагонное хозяйство. О нем все забыли, но все равно берегли. Тут стояли, сейчас припомню, два паровоза, дрезины, платформы, цистерны, еще чего-то - короче, не помню, до фига всего. Этот тупик был обнесен забором с колючей проволокой наверху, а дядя Карасев охранял ворота. Ворота были замечательные, железные, побитые, как рыцарский щит. На них был написан отрывок какого-то грозного слова: «…тужай!» Под ворота убегали ржавые рельсы, а дальше уже расплетались целым веером. Над воротами торчала будка с выбитыми стеклами. Карасев должен был сидеть там, но чаще он, совсем пьяный, лежал за будкой на панцирной сетке, сквозь которую проросла трава. – Скажешь Карасеву, что тебя дядя Толя прислал, - наказал я Барбарису, поднял с земли специальный болт и загрохотал по створкам. Через некоторое время я услышал хруст шагов, а потом скрежет засова. Карасев со скрипом приоткрыл створку и высунул лохматую голову в репьях. – Борька? Вовка? - спросил он, увидев нас. - Вам чего? – Батя прислал… - фальшиво залопотал Барбарис, протягивая ведро. - Просил, как обычно… – Заходи! - заметно приободрился Карасев. Заперев ворота, он перехватил ведро и свистнул своего пса Байконура, у которого были желтые, спившиеся глаза. Мы пошагали по тропинке вдоль забора. Кругом рос чертополох и стояли вагоны. В пустое синее небо скучно торчали ободранные семафоры. Байконур молча брел за нами в высоченной траве, как подводная лодка. – Дядь Мить, - окликнул я Карасева, - вас еще не выследили шпионы диктатора? – Не, Вовка, - сказал он. - У них квалификации не хватает. Мы вышли к свалке металлолома. Все здесь проржавело до дыр. Сбоку аккуратно стояла летающая тарелка дяди Карасева, очень напоминающая трактор «Беларусь», но без колес. – Дядь Мить, - опять спросил я, - а вы правда на ней из созвездия Геркулеса прилетели? – Правда, пацаны, - серьезно ответил Карасев, откинул кожух и высыпал картошку в специальную дырку. - Хотя, может, и из Козерога. Я еще плохо в вашем небе разбираюсь. Он залез в кабину, протер рукавом мутные циферблаты и нажал на рычаг. Затарахтел мотор. Густой сивушный дух пополз во все стороны. Байконур со стоном зевнул и лег на засаленную землю. – А почему ваша тарелка самогон гонит? - спросил Барбарис, не обладавший зачатками поэтического мышления. – Он, пацаны, в еённом двигателе как смазочное масло, - пояснил Карасев, выколачивая из ведра земляные крошки. - Раньше-то, в Козероге, я не знал, что его пьют, а здесь узнал. Двигатель мне сейчас не нужен, а эту систему я эксплуатирую. Он поставил ведро, достал шланг, купленный в прошлом году у артельщика Полубесова за литр сивухи, и опустил его в ведро. Потом подкрутил вентиль-барашек и присел на ящик. Мы с Барбарисом тоже сели. – А Байконур пьет? - спросил я. – Все пьют, - ответил Карасев. - Подрастешь, и ты будешь. Одиноко мне, пацаны, вот я Байконура и приучил. – А как же друзья?… - Я забросил удочку насчет Меркина. – Стараюсь в одиночку, - ответил Карасев. - Боюсь шпионов. – Так вообще не пейте, - сказал Барбарис. – Молодой ты еще, Борька, - грустно произнес Карасев. - Жизни не понимаешь. Для меня, может, это идейный принцип. – Какой еще принцип?… - буркнул Барбарис и качнулся. Я тоже почувствовал, что все поплыло: кабина трактора собралась взлететь в созвездие Козерога, застенчиво засветившееся на небе, у Карасева неудержимо отрастали перепончатые уши и глаза вылазили на стебельках, а Байконур парил в невесомости все в той же лежачей позе. – Такой принцип! - задиристо крикнул Кара-сев. - Я знаешь кем раньше был? Знаешь?! Я лайнер-лейтенантом был, и орденов у меня висело, как у… как у… - он потряс свой ватник за грудь, - как у Гагарина!… Я профессиональный разведчик был и повстанцев выслеживал!… В ведро из шланга потекла тоненькая струйка. – Выследил?… - спросил я, плавая в сивушном тумане и уже плохо ворочая языком. – Пацаны вы мои милые, глупые!…- Карасев обнял нас и попытался заплакать. - Да ведь их хрен выследишь!… Они вот где-то здесь замаскировались, а где, ерепена крача, не понятно никому!… Я с трудом припомнил, зачем сюда приперся. Карасев дрожащими руками приподнял ведро и хлебнул через край, а потом немного плеснул в миску Байконура. Барбарис спекся и задремал, подперев кулаком щеку и поставив локоть на колено. – Дядя Карасев, - твердо сказал я, - я у тебя что спросить-то пришел… - Голова моя пылала. - Самое главное… это… Ты мне скажи: повстанцы - они кто?! – У меня знаешь какая кв-в-валификация?… - спросил Карасев и потряс меня за плечи. - Я с этой самогонкой так з-замаскировался… Другой агент сто лет учиться будет, как под землянина подделаться, а я уже… Уже!… А диктатор наш галактический, ере-пень крачовый и крача ерепенная, разжаловать меня хотел!… – А у тебя… к-классификация!… - тонко и злобно крикнул я. – Да!… - вскинулся Карасев. - Мне нельзя ее терять!… И… и… - он наконец всхлипнул и прижал меня к себе,- и я ж люблю вас… Там же одни андр-роиды, выпить не с кем… Вовка, друг… Как же я там без тебя?!. А больше я уже ничего не помню. P . S . Я всегда говорю, что надо песатъ правду жизни даже в научнофантастической повести. И сдезь я напесал правду жизни, тоись ничево не узнал у Кара-сева, потомучто здуру закосел. ГЛАВА 4 Как расстреляли слесаря Половинкина Не помню, как я очутился у ворот. Они уже были закрыты, Барбарис держался за башку, а ведра с нами не оказалось. – Вовтяй… - тихо сказал слегка зеленый Барбарис, - я домой пойду… – А чего?… - с трудом поинтересовался я. – Пойду я… - прошептал Барбарис. - Надо… – Проваливай… - ответил я и присел на бугорок. В голове у меня шумело, как на станции. По небу плыли противные облака. Барбарис, сгорбившись, уходил под насыпью. Напротив на путях стояла корова Бунька и глядела на меня. Она была пятнистая, как американский танк, и принадлежала старухе Чуркиной. Бунька всегда упрямо паслась на путях, а потому насмерть враждовала с Байконуром. Я подозреваю, что паслась-то на путях она назло ему. Только сверхъестественная интуиция помогала ей избегать столкновения с поездами. Но в отношении Байконура интуиция иногда не срабатывала. Муть у меня в голове осела, и я поднялся. Я медленно добрался до старого вокзала, обошел склады и мимо водонапорной башни бегом спустился в овраг, а потом вскарабкался наверх и очутился на улице Мартина Лютера Кинга. Я вздрогнул. Прямо на меня по улице шла бригада слесарей, а среди них - проклятый Николай Меркин. Это была знаменитая у нас «меченая бригада» - бригадир Орленко, Пантелеев, Огрейко, Половинкин, Адидас Тимур-Заде, Израиль Наумович Ниппель, Колька Меркин, Копытин и Дрищенко. Мечеными их прозвали в прошлом году. К Израилю Наумовичу Ниппелю приехал жить его брат Арон Наумович. Они всей бригадой отмечали новоселье, и Арон Наумович похвастался, что он стоматолог. Ему почему-то никто не поверил, а он разгорячился. Он заявил, что может кому угодно поставить коронку даже с закрытыми зу… тьфу, глазами. Тогда они всей бригадой побежали к поликлинике и влезли в окно зубного кабинета. Арону Наумовичу завязали глаза, и он им всем бормашиной обточил по правому верхнему клыку. Но до коронок дело не дошло, потому что ему уже все поверили. Они вылезли из кабинета обратно и пошли к Карасеву (я думаю, они хотели у него как-то играть, бегать друг за другом, потому что они говорили, что хотят «догоняться»). А утром они проснулись и языками во ртах нашарили шпеньки, которые у них остались от зуба. Они ужасно раскипятились и двинулись к Ниппелям. Потом Арон Наумович поставил им всем коронки, за что их прозвали мечеными. И вот сейчас «меченая бригада» шла по улице Мартина Лютера Кинга, и я увязался за ними. Мало того, что с ними был Меркин! Этот козел Меркин, Половинкин и Огрейко шагали, почему-то взявшись за руки, как в детском саду! Все это было очень странно. И вдруг я допер, что они не просто так идут, а таким манером незаметно конвоируют Половинкина!… И это еще не все! За ними шел Адидас Тимур-Заде, который по-русски знал слов двадцать, да и то не мог связывать их никакими падежами, кроме «ерепены крачи». Адидас Тимур-Заде, который не знал, мужского или женского рода слово «пальто». И этот Адидас Тимур-Заде вдруг оборачивается на своих мужиков и говорит им: – Собратья! Спешите! Бесценен каждый миг! Тут я, понятно, маленько опупел, и в моей голове молниеносно вспыхнула картина тайной организации, которой у нас на Сортировке просто нечего делать, если не грабить поезд! Я крался за ними в кустах, как Штирлиц, прятался за деревьями, обнесенными маленькими заборчиками от коз, за хлебным фургоном бежал до столовки, в которой хозяйничала злобная тетка Рыбец, и ни на секунду не упускал их из виду. – Одумайтесь! - услышал я тихий, но полный силы голос Половинкина. - Братья, одумайтесь! Вы подняли руку на закон, на власть! Бригадир Орленко не ответил, только Тимур-Заде отрывисто бросил ему: – Ренегат! Они взмыли вверх по лестнице на переходной мост, что раскорячился над железнодорожными путями, а я на четвереньках полез под вагонами снизу. За депо они резко свернули в сторону и нырнули в кусты, из которых торчал гипсовый рабочий без ноги (про ногу, конечно, я заранее знал, а снаружи травма незаметна). Я обежал скверик и увидел, как они шагают в сторону карасевского тупика. Я почесал следом и едва успел спрятаться за угол старого гаража, когда они остановились на пустыре перед оврагом. Огрейко и Меркин отпустили Половинкина, и слесари стали полукругом, прижав его к самому склону. – Как бы ни был жесток ваш приговор, - сказал им Андрей Половинкин, - но я говорю вам не от своего имени, а от имени закона, правоту которого, заключенную в силе, я понял так поздно. Одумайтесь, слышите меня, о несчастные!… – Ты можешь говорить что угодно,- глухо сказал Копытин, - но дела своего мы не предадим, как ты. – Я начинал с вами эту опасную игру, - продолжал Половинкин, - и я был готов умереть за нее. Но теперь я понял, как далеко мы были от истины!… – Сколько тебе заплатили, изменник? - мрачно спросил Орленко. – То, что я сделал, не измеряется деньгами и не деньгами будет вознаграждено! - гордо ответил Половинкин. - И мне не жаль погибнуть, если кости мои лягут в основание великого дворца закона! Стреляйте в меня! Я жалею не свою короткую жизнь, а вас - преступников и злодеев! Придет время, и вы раскаетесь!… – Собратья! - грозно обратился к слесарям Адидас Тимур-Заде.- Назовите кару изменнику нашего дела! – Смерть, - твердо сказал Орленко. – Смерть, - повторили Колька Меркин и Израиль Наумович Ниппель. – Смерть! - прозвучало из уст Копытина и Огрейко. – Смерть… - прошептал Пантелеев. – Смерть и забвение! - произнес Дрищенко. – Воля ваша… - вымолвил Половинкин. - Убивайте… Но помните, сволочи, что вам за меня придется крепко заплатить!… Слесари молча вынули из карманов детские пистолеты (без присосок, потому что в наших «хозтова-рах» запасных не продавали, а те, что были сразу, сразу и потерялись) и нацелили их на Половинкина. – По врагу и предателю… - скомандовал Орленко, - огонь! И тут за депо взвыл Иркутский экспресс. Его вой прокатился тайфуном, и в этом бурлящем, сотрясающем потоке я ничего не услышал - лишь полыхнула бледная вспышка, и Половинкин медленно повалился в крапиву. Настала такая тишина, словно меня треснули по башке. Но секунду спустя Иркутский экспресс снова завопил, будто его разрывали на куски, и я что было сил помчался прочь с этого места к единственному человеку, который еще мог удержать бандитов, - к участковому лейтенанту Лубянкину. P . S . В этой главе подтекса нет, а есь обман. ГЛАВА 5 Как я был у Лубянкина В нашей Сортировке всего два красных флага - над поссоветом и на доме у Лубянкина. Над поссоветом флаг истрепанный, выгоревший, а у Лубянкина его жена тетя Тоня каждый год к седьмому ноября меняет старый флаг на новый. Из политических атрибутов у Лубянкина дома еще есть портрет Сталина и какая-то грамота в рамке под стеклом. Все у нас говорят, что из старых флагов тетя Тоня шьет мужу нижнее белье. Только удостовериться в этом никому не удавалось. В нашу общественную баню Лубянкин не ходит, потому что считает, что представитель власти обязан быть уже высшим существом. Даже на огороде он копается хоть и без фуражки, но в форменных брюках и кителе. В детстве я думал, что Лубянкин совсем особенный человек. Однажды я целый день (только обедать домой ходил) просидел в лопухах за уборной Лубянкина. Я хотел проверить, человек он или нет. Нет, решил я тогда, не человек. Человек не может целый день есть, пить и больше ничего не делать. Один лишь Леха Коробкин сумел развеять миф о Лубян-кине, когда на своем мотоцикле врезался в его баню, - и Лубянкин выскочил наружу в одной мыльной пене на голое тело. Хозяйство свое Лубянкин вел исправно, и порядок у него был образцовый. Из передвижного имущества у него имелось: мотоцикл «Хорьх» (очень старый, списанный со службы и отремонтированный Лубянкиным самолично), корова Пролетарка, котенок Васька (купленный для ловли мышей в подполе за 15 копеек на прошлой неделе у алкаша Сморыгина), свинья Зинка и кабан Враг Народа. Жена Лубянкина тетя Тоня была очень хорошей тетенькой, но какой-то мелкой и суетливой. Продавщица Бескудникова из «промтоваров» признавалась, что за всю ее работу Тонька Лубянкина не давала ей денег бумажками, а все только мелочью, хоть десять рублей. И в доме у Лубянкина полно было всякой мелкой чепухи - занавесочек, салфеточек, вышивок и половичков. Подходя к дому, я увидел, как на скамеечке у низенького заборчика и вокруг по всему двору стоят горшочки и баночки с цветами и рассадой. Я прошел мимо них, взлетел на крыльцо и открыл дверь. Лубянкин сидел в большой комнате под картиной «Девятый вал», читал газету «Социалистическая индустрия» и гладил котенка Ваську у себя на коленях. – Ты к кому? - оглянувшись, удивленно спросил он. – К вам, - запыхавшись, ответил я и сел на сундук напротив него. – В чем дело? - спросил он, откладывая газету. Васька принялся бодать головой его заскорузлую, как подошва, ладонь. Я перевел дыхание и сообщил: – Вы только не пугайтесь… У нас мужики решили денежный поезд ограбить… – Так. Прикрой дверь и сядь за стол, - строго велел мне Лубянкин и прихлопнул окошко, пока я бегал. – Какой денежный поезд? - спросил он, когда я вернулся и сел. Я поскреб башку, соображая, как бы мне все это рассказать, и более-менее связно изложил все, что я слышал о поезде. – Ну, - сурово согласился Лубянкин, - я еще давеча об этом знал. – От кого? - опешил я. – От кого надо, - строго отрезал Лубянкин. «И он тоже от тетки Меркиной…» - разочарованно понял я. Яркий костер моей страсти подернулся пеплом сомнения. – Так что за мужики там в банде? - профессионально начал выяснять Лубянкин. - Фамилии, номера цехов, явки? – Колька Меркин…- неуверенно выдал я.- И все «меченые»… – Есть улики? – Они… - И тут я похолодел от внезапно нахлынувшего воспоминания. - Они… застрелили Поло-винкина!… – Кого?! - шепотом завопил Лубянкин, выпучив на меня свои шары. Клянусь, что если бы они грохнули Ниппеля или Огрейко, он бы спросил: «Чего?!.» А тут его поразила именно жертва, именно то, что это - По-ловинкин! – Половинкина? - с искаженным лицом переспросил он. – Ага, - обомлев, подтвердил я. Лубянкин вскочил и забегал по комнате. Вдруг он остановился в дальнем углу, искоса глянул на меня и тихо спросил: – Что, подловил, провокатор? Я даже не понял, что он это мне говорит, и даже оглянулся по сторонам, а потом осторожно посмотрел в окно. И тут за сиренью в палисаднике я увидел, как по улице спокойно шагает убитый Половинкин в натуральном, так сказать, виде. Я повернулся обратно к Лубянкину, ничего не соображая. – Вот ты и попался, знаменитый контрразведчик!… - медленно и злорадно сказал Лубянкин. Я оцепенел. Мне снова захотелось оглянуться. Лубянкин не торопясь вынул из кармана пистолет и наставил его на меня. – Руки вверх, мятежник, - велел он. Я почувствовал, как руки сами собою поднялись у меня над головой. – Кто руководил этим расстрелом? - быстро спросил Лубянкин. – Орленко, - пискнул я. – Ага, вот ты где, майор Оллего, - кивнул Лубянкин. - Узнаю почерк… Он подошел к столу, вытянул руку и уткнул дуло пистолета мне в лоб. «Сейчас как саданет!…» - подумалось мне. – Ну-с, неуловимый ВАСКА, то есть Восставшей Армии Свободы Контрразведывательный Агент, и где же у ваших повстанцев Информаторий?… И тут как бы случилось чудо. Молча и упруго котенок Васька зигзагом взлетел на стул, потом на стол, а оттуда прыгнул на физиономию Лубянкина и повис на ней, как пушистый противогаз. – Убью, падла!!! - заорал Лубянкин и рванулся ко мне, но упал, повалив стол. С ревом Лубянкин сорвал котенка, но я уже прыгнул через него, пронесся под самым потолком, осыпав его висюльками с люстры, и вылетел в дверь. – Получай!! - завопил Лубянкин и пальнул мне в спину, когда я был уже в прихожей. Я почувствовал ледяной удар где-то ниже поясницы. Сбегая с крыльца, я услышал, как внутренний голос шепнул мне: «Нагнись, идиот!…» Я нагнулся. Надо мной с реактивным воем промчался ухват и вонзился в стену сарая, как двузубое копье. – Мент поганый! - крикнул я Лубянкину и выскочил за калитку. Окошко на фасаде дома с дребезгом распахнулось. Из него высунулся Лубянкин с кровавыми царапинами на морде. Одной рукой он держал за горло котенка Ваську, а в другой руке был все тот же пистолет. Я оглянулся. В этот миг меня окатили две вспышки и дважды ударило - в лоб и в пузо. Я осатанел и через заборчик схватил пару горшков с рассадой. Один горшок унес вглубь комнаты участкового лейтенанта Лубянкина, а другой угодил в «Девятый вал». Но остановиться я не смог и принялся метать горшки один за другим, как мортира. Началось маленькое Бородино. За полминуты все окна в доме опустели. Герань усыпала подножие стены, как фашистские флаги подножие Мавзолея в День Победы. Черепки порхали вокруг, как бабочки, а пыль висела тучей. Когда горшки кончились, я перебежал улицу и забрался в огород Девяткиных, переполз его в картофельной ботве, одолел забор и чинно пошел по переулку Робеспьера по направлению к дому. P . S . Сдезь я хочу сказать, почему котенок прыгнул на лубянкина. Вопщемто, это чюдо. Но чюдо ан-тенаучно. У меня же повесь научнофантастическая (типа как, потомучто на самом то деле все так и было), следоватильно, чюда быть не можит. С чюдисами в художесвеном произведении надо обращаца осторожна. К тому же одно и то же со-бытее может быть чюдом и не чюдом в зависемости от опстоятельсв. Вот идете вы ночью по улеце, а навстречу мужик с монтировкой. Тут иму на бошку кирпич с крыши бац!… Чюдо? Чудо! А если мужека убрать? Идете вы ночью по улеце, а вам сверху на черип керпич бабах!… Чюда нет. Вот так и с котенком васькой чюда нет, хотя так и не кожица с первово взгляда. Но это я потом объесню. ГЛАВА 6 Без названия Далеко за станцией догорал огромный летний закат. Алые полотнища света высоко взлетали над синим лесом и заливали улицы зловещим свечением. Желтая луна подскочила в зенит, будто боялась обжечься. Лейтенант Лубянкин быстрым шагом возвращался от дяди Дмитрия Карасева и вел на веревке Байконура. Байконур был с похмелюги и плелся за Лу-бянкиным с мрачным видом. Больше всего ему сейчас хотелось впиявиться зубами в ногу Лубянкина и волочиться, волочиться за ней в пыли… Байконур ощущал себя разбитым и отупевшим. Шерсть его свалялась набок, в горле пекло. Байконура охватила апатия. Корова Бунька, увидев его в таком состоянии духа, да еще с веревкой на шее, даже не отскочила с рельсов, где жрала бурьян, а как-то особенно издевательски покачала бедрами и отвернулась. Байконур опустил голову, завесив глаза ушами. Лубянкин отправил потрясенную жену к соседям и весь вечер приводил дом в порядок. Граблями собрал рассаду из-под окон, вымел черепки и землю из комнаты и выдернул ухват из стены сарая. Привязав Байконура к крыльцу, Лубянкин вошел в дом. Байконур же спрятался под ступеньками и лег, сложив голову на лапы. В синем небе над крышей тихонько проступали звезды. В душе Байконура благоразумие боролось с тоской и остатками хмеля. Благоразумие отступило, и Байконур негромко, чтобы не услышали, начал подвывать. Где-то рядом скворчал кузнечик. Под его музыку оживились блохи в шкуре у Байконура. «Жрите меня, - хотел сказать им Байконур. - Жрите, гады. Только вам я еще и нужен. Жизнь, жизнь моя, зачем ты такая собачья?…» Тем временем Лубянкин запер дверь и осмотрел отремонтированные окна. Бежать из комнаты было невозможно. Лубянкин достал из комода медный ключ, отпер дверки шифоньера и вытащил оттуда пленного котенка. Держа Ваську за шкирку, он снова оглянулся. Опыта допрашивать котят у него было недостаточно, инструкций не существовало вовсе. Ничего не придумав, он посадил котенка на стол и вынул пистолет. – Добрался я до тебя, проклятый мятежник! - злорадно сказал он. - Подлый ты урод в галактической семье! Котенок молчал, глядя в окно. – Не смотри, не уйдешь, - развернул пистолетом его голову Лубянкин. - Что, не выдержали твои интеллигентские нервишки, когда я пацана припугнул? – Ребенок-землянин в нашей войне ни при чем, - глухо ответил котенок. – Благоро-одный!…- издеваясь, протянул Лубянкин.- Пожертвовал жизнью!… – Еще не пожертвовал, - резонно заметил котенок Васька. – Пожертвовал-пожертвовал, - усмехаясь, заверил его Лубянкин. - Даже если я не замучаю тебя насмерть пытками, в диктаторских застенках тебя на шапку пустят, понял? – Понял, - мрачно ответил котенок. - Знаю, как попал туда генерал Крокодил. – Так что нет смысла молчать, - добавил Лубянкин. - Сознавайся, я жду. – Не дождешься. – Хорошо, можешь не отвечать. Но учти: то, что ты можешь нам сообщить, - мелочь по сравнению с тем, что мы уже знаем про вас. – И что же вы знаете? – От завербованного нами баронета Поло-Уина, которого вы сегодня расстреляли, мы уже узнали, что и Штаб, и Информаторий, и Главная Карта находятся здесь. В ком укрывается Оллего, я тоже знаю. Да и ВАСКА в наших руках, хе-хе. – Все равно этого мало, чтобы высадить десант. Где вы будете искать Карту и Информаторий? Кого захватывать? Вашего горе-резидента Мидра-Кадра-Зева с летающим самогонным аппаратом? Нет, господа, вы на понт нас не возьмете. И меня тоже. – Ладно, пусть так. А если мы сохраним тебе жизнь и свободу, а? – Свобода Галактики мне дороже. – Значит, выдавать имена землян-носителей ты не желаешь? – Нет. – И расположение Карты с Информаторием?… – Нет. – Ну, как хочешь, грязный, поганый, упрямый бунтовщик! Лубянкин безжалостно поднял котенка за шкирку. – Будете меня пытать? - тихо спросил котенок. – Буду, - подтвердил Лубянкин и пошагал к двери. А Байконур в это время под крыльцом пережил ужасную метаморфозу настроения. Поддавшись гнету одиночества в этом мире, он стойко мирился с блохами, пока те не вошли в раж. А теперь утихомирить их он уже не мог и сходил с ума от их укусов, плакал и зубами рвал на себе шкуру. Если бы Лубянкин не вышел, он бы обрушил крыльцо, оборвал веревку. Повалил ворота и с воем промчался бы по улицам Сортировки, вертясь со страшной скоростью и цапая себя за спину, а потом бы прыгнул и, возможно, утонул вместе с блохами в спасительной прохладе Мыквинского пруда. Но Лубянкин вышел, встряхнул Байконура и отвязал веревку. – Фас! - волнуясь, сказал он и бросил перед псом котенка. «Это атавизм!…» - взвизгнул про себя разведчик ВАСКА, но его тельце против воли выгнулось дугой, а шерсть вздыбилась. Пронзительное шипение вырвалось из горла контрразведчика. «Р-разорву!…» - с истомой и бешенством подумал Байконур про котенка. Блохи изъели его организм так, что под шкурой остались только труха и ненависть. Байконур сделал шаг, глаза его заволокла пелена. – Р-разорву!… - слабея от ярости, прорычал он. «Надо что-то предпринять!…» - отчаянно подумал контрразведчик, на когтях пружинисто ковыляя перед псом с выгнутой спиной. Собрав все свои психические силы, он бросился в телепатическую атаку. Байконур боком, какой-то развинченной трусцой приближался к замеревшему котенку. Никакого вторжения в свой темный и дремучий разум он не почувствовал, как вдруг… Это ощущение пристукнуло его и затормозило. Он ошеломленно оглянулся на Лубянкина. Байконуру показалось, что давний груз, который он таскал всю жизнь и тяжести которого никогда не замечал, вдруг исчез!… «Что ж такое-то, господи!…» - подумал он, забывая о блохах и котенке. Глухой протест и непонимание возникли в его душе. Шерсть встала дыбом от ужаса. Какие-то сдвиги мышления заворочались в его косматой голове, будто в давно выброшенном будильнике ожил механизм. Байконур потряс башкой. Электрическая волна прокатилась по нему от задних пяток до выщербленных усов. «Чертовщина!…- немея, подумал он.- Так ошибаться всю жизнь?…» Он снова поглядел на котенка, и ему неотвязно чудилось, что это не котенок, а щенок, его маленький щенок по имени Кутька… «Я - женщина!» - озарило Байконура, и он даже присел на всех четырех лапах. Кудлатый хвост в страхе кинулся между ног. – Эй, ты чего?… - удивленно сказал Лубянкин, спускаясь с крыльца. - Байконур, фас!… «Я - женщина!» - подумал Байконур, все более и более утверждаясь в этом открытии. Лубянкин приблизился к нему и пхнул сапогом. И тут в Байконуре словно лопнул пузырь, содержащий всю неукротимую страсть собачьего материнства. С ревом он вцепился в ненавистный сапог. Отброшенный истеричным пинком, он прыгнул к Кутьке, к своему любимому рыжеухому Кутьке, схватил его зубами за шкирку и кинулся вон, прочь отсюда, в уютное гнездо под перроном, где его ждали еще четверо маленьких щеночков… – А-а!… - завопил Лубянкин, вылетая из калитки на улицу. - Караул! Грабят!… Присев, он выбросил вперед обе руки, сжимающие пистолет, и открыл ураганную пальбу по удирающему Байконуру с контрразведчиком в зубах. Байконур исчез в пыли. – Обманул!…- завыл Лубянкин и прямо посреди улицы упал на землю, молотя ее кулаками. А Байконур, где-то по пути утратив контрразведчика и вместе с ним все материнские чувства, что было духу домчался до столярного цеха за станцией, трепеща, зарылся в опилки и закрыл лапами голову. «Долакался!… - трясясь, думал он. - Долакался, алкаш несчастный!… Белая горячка!… Нет, все, начинаю новую жизнь!…» …Глубокой ночью, когда Млечный Путь раскинулся по небу от Старомыквинска до Новомыквинска, когда лунный свет хромировал дорогу и засветил фонарики яблок в листве яблонь, когда замерцали лопухи и крапива в Пантюхином овраге, будто цветки папоротника, участковый Лубянкин тихонько постучал в окошко Барбарисова дома. Через некоторое время дверь приоткрылась, и на крыльцо в трусах и сапогах вышел отец Барбариса дядя Толя. – Чего тебе? - негромко спросил он. Лубянкин протянул ему сжатый кулак и оглянулся по сторонам. – Пацану, - кратко пояснил он. В желтую прокуренную ладонь дяди Толи упала круглая таблетка. – Кто? - быстро отреагировал дядя Толя. – Майор Бабекус. P. S . Товарещ редактор! Эта глава не такая, как все остальные. Непосредсвенно я в ней не учавствую, следоватилъно, изложение событея произошли токо гипотетически. Но я основывалса на фактах, и поэтому заевлю о своей решымости атстаивать эту главу в таком виде, какой есь, так как в ней просле-жеваю важную фелософскую мысль, что женщена тоже человек. Еще раз говорю, что переписывать не буду, это дело принцепа. P . P . S . Еще я прослежеваю мысль, што орудее унич-тоженея надо превратить в орудее освобождения, и даю. прогнос на будующее развитее цывилизацыи: зделать это можно токо путем духовново вмешатильства. ГЛАВА 7 Как я попал в плен к Бабекусу Дядя Толя разбудил меня поздно утром, подергав за ногу. – Вставай, - сказал он. - Есть пора. Он сказал это так, будто меня ждал не завтрак, а разведка в тыл врага. Правда, спросонок я не уловил его странного выражения лица, да и вообще не задумался: почему это он не на работе? Я лежал на сене, глядел в обветшавшую крышу и думал, что тишина в нашей Сортировке, оказывается, соткана из неуловимых звуков. Я перебирал эти звуки, как расплетал пряжу: вот крик петуха на дальней улице, вот треск бензопилы у Самохвало-вых, вот диспетчер на станции, вот дребезг ведра на колонке, вот гул проходящего состава. – Вовка!… - зло крикнул со двора дядя Толя. - Сколько раз звать надо!… – Иду! - ответил я и пихнул Барбариса. Пока мы умывались, дядя Толя стоял на крыльце, облокотившись на перила, курил и смотрел на меня. – Все, мы готовы, - сказал я ему, поднимаясь по ступенькам. За мной следом шел Барбарис, и дядя Толя остановил его, уткнув два пальца в грудь. – Погоди, Борька, - велел он. - Пусть сперва гость позавтракает. – Пусть, - согласился Барбарис. - Я что, мешаю, что ли? Мы всегда… – Не ходи, говорю тебе, - настойчиво тормозил его отец и подтолкнул меня к двери. - Иди, иди, Вовка… – Так, дядь Толь… - начал я. – Проходи! - рявкнул на меня дядя Толя. - Не стой на пороге!… Я струхнул, отступив. – Бать, ты чего?… - заныл испуганный Барбарис. – Дядь Толь, мы же вместе… - попробовал и я, но тут он рассвирепел. – Не дома, не командуй! - крикнул он. - Иди в кухню! Я отскочил за порог. – Борька, кому говорю, пошел прочь! - заорал дядя Толя. - Ну, живо!… Потом пожрешь, не барин!… Сперва зарабатывать научись, а после отцу хами! Оттолкнув Барбариса с крыльца, он влетел в прихожую и захлопнул дверь. – Пошли, Вовик, пошли, - ласково сказал он мне, опуская крючок. Обняв за плечи, он повлек меня на кухню. В кухне на столе стояла здоровенная миска пшенной каши. Каша еще истекала паром, в ее подтаявшем боку лучилась янтарная лужица масла. – Клавдия ушла, Вовик, - заискивающе бормотал дядя Толя, усаживая меня. - А я тебя сам покормлю, кашки вот сварил… Он сунул мне ложку и сел напротив, глядя в глаза. «Может, он выяснил, что я дальний родственник певца Кобзона?…» - подумал я. – Мы тебе посолим… - снова засуетился дядя Толя. В пальцах у него оказалась какая-то таблетка, которую он размял и высыпал в кашу. - Ты только кушай… - И, выхватив ложку, он перемешал у меня в тарелке. Подчинившись, я принялся завтракать с нехорошим предчувствием в душе. – Во-от та-ак… - ласково приговаривал дядя Толя при каждой съеденной мною ложке. - Молодец, Вовик, еще ложечку… С улицы к окошку приник Барбарис и глядел на меня голодными, немыми глазами. – Еще давай, еще, - бубнил дядя Толя. Умяв с полтарелки, я остановился, поглядел на него и сказал: – Все. Наелся. Больше не хочу. Дядя Толя проворно вскочил, обежал вокруг стола и сел рядом со мной, обняв меня за талию. – Ну, еще немножечко, - невинно сказал он, моей рукой подцепил новую ложку и сунул мне в рот. Мой аппетит пропал. Я почувствовал, как дядя Толя дрожит. – За папку… - бормотал он, втискивая в меня следующую ложку каши. - За мамку… Глаза его светились, будто он выкапывал клад. Я понял, что дело нечисто. – Не хочу больше, - сопротивляясь, сказал я. – Н-ну… - И он, силком согнув мою руку, сунул мне ложку в рот прямо посреди слова. Я закашлялся и вскочил, вырвавшись из его рук. Непонимание и бешенство колотились во мне. Я сплюнул кашу на пол и крикнул: – Вы чего, дядя Толя, рехнулись?! Руки у него запрыгали. Какими-то мелкими, неловкими движениями он убрался подальше от меня, встал и вдруг кинулся к печке. – Стой на месте! - отчаянно крикнул он, содрал с печки красное ватное одеяло и вытащил тяжелое металлическое оружие размером с пулемет. – Ешь кашу! - хрипло сказал он, наставив дуло на меня. Тут у меня попа сыграла. Все-таки не каждый день завтракаешь под дулом пулемета. – Вы чиво?… - тонким голосом отличника, схватившего двояк, спросил я. – Ешь кашу! - яростно прорычал он. Я понял, что он готов на все. Не сводя с него глаз, я быстро скидал кашу в рот и проглотил. – Хлебом с краев собери. - Он мотнул стволом в сторону буханки. Я отломил кусочек и собрал остатки каши. – Спасибо, - тихо поблагодарил я. И тут в моей голове словно что-то взорвалось. В мозгах завозился кто-то посторонний. – Что это?… - беззвучно спросил я. Дядя Толя, отбросив пулемет, кинулся ко мне и костяшками пальцев постучал по моему черепу. – Эй, Бабекус!… - позвал он. – Я здесь, - моим голосом, моим языком ответил кто-то, забравшийся в мою башку, и я подпрыгнул. - Погоди, дай освоиться… – Эй, кто там?!. - спросил теперь уже я. «Не пугайся, мальчик, - прозвучал голос в моем уме. - Я майор безопасности галактической дикта-тории Фанфар Бабекус. Я не сделаю тебе ничего плохого». – Какой диктатории?… - чувствуя, что я уже где-то слышал об этом, спросил я. «Да-да, мой друг и соратник. Наш негодный агент Дмитрий Карасев уже всем разболтал. Мы ведем справедливую войну с мятежниками, которые выступили против диктатора. А ты мне поможешь». – Идите вы на фиг! - закричал я. - Не хочу я вам помогать! Вылезайте из меня живо!… «Э, мальчик, не кричи, - ответил Бабекус. - Знаешь, какой резонанс в детском черепе?… Я все равно не выйду. Во-первых, это мое боевое задание. А во-вторых, это не всегда от меня зависит. Мы с тобою поладим. Ты только выполняй, что я тебе велю, и скоро я оставлю тебя». – Не буду я ничего выполнять вам!… - снова крикнул я и почувствовал, что во мне словно кто-то взял власть в свои руки. Ощущая, что я - лично я - бессилен, я, управляемый Бабекусом, влез, на стул и с выражением продекламировал: – «Ешь ананасы, рябчиков жуй. День твой последний приходит, буржуй!» «Понял?» - спросил меня Бабекус. – Понял, - покрывшись потом, сознался я. «Ну и не выступай». – Ты готов, Бабекус? - спросил дядя Толя. – Да, - ответил через меня Бабекус. – Ты в курсе ситуации? – Так точно. – Тогда твоя задача такая: заберешь котенка-киборга у агента номер семь и под видом контрразведчика ВАСКА отнесешь начальнику станции Палкину. Дорогу тебе мальчишка покажет. Что делать дальше - тебе известно. Разъяснения нужны? – Никак нет! – Тогда пошел. И я, как робот, двинулся к выходу. – Вовтяй, чего это батя?… - кинулся ко мне на улице Барбарис. – Погоди, мальчик, - ответил за меня Бабекус. - Я очень занят сейчас, встретимся вечером и попроказничаем. Барбарис долго провожал меня взглядом. «Не обижайся, приятель, война есть война, - расположившись во мне поудобнее, разглагольствовал Бабекус. - Вас, землян, она не коснется, вы еще слаборазвитая цивилизация. Все дело в том, что где-то здесь, на Сортировке, находится Штаб повстанцев, их Информаторий и Карта. Они, видишь ли, мой друг, прикрываются слаборазвитыми цивилизациями, чтобы их не нашли. Ведь цивилизация - это в конечном счете некий объем информации в космической пустоте. В космосе их Информаторий засечь пара пустяков, а здесь - очень тяжело. Вот они и замаскировались. А сами засели в других землянах - ну, как я в тебе, к примеру, - и руководят отсюда действиями эскадр космических кораблей. Нам бы только найти Карту, Информаторий и Штаб, и мы оставим их в покое - в вечном покое, хе-хе. И вас тоже покинем. А лично ты не бойся - наше оружие убивает только нас, а для землян безвредно. Тем более что ты под защитой своих верных друзей, то есть меня, дяди Анатолия и Лубянкина». – Чтоб вы сдохли, друзья! - в сердцах сказал я. Мы прошли мимо автостанции и свернули в переулок Чакраборти к столовке, где работала злобная тетка Рыбец. P . S . Это глава самокретичная, но чесная. Я допустил насилее над своим телом и сразу же ощютил насилее над своим духом. В ризулыпате мне теперь предется некоторое время, как положило положительному гирою, по капле выдавлеватъ из себя раба. ГЛАВА 8 Как я проник к повстанцам Столовка наша была длинным и плоским зданием, около которого весной раньше всех начинали, а осенью позже всех кончали кружиться мухи. Левым боком она врезалась в чертополох пустыря на месте сгоревшего десять лет назад дома Обноскиных, правым боком она врезалась в крапиву пустыря на месте строительства Обноскиными нового дома. Перед ней раскинулась вытоптанная площадка со скамейками, а за ней были помойка и задний двор дома тетки Рыбец и ее мужа. Фасад их дома выходил на улицу Долорес Ибаррури. На заднем дворе имелись свинарник и загон. Там обитали чудовищные свиньи, откормленные на столовских объедках. В столовке Рыбец работала одна, потому что была сварливая и всех выжила. Воровать ей теперь никто не мешал. Хотя кормила она и не очень хорошо (чтобы больше доставалось свиньям), посетитель у нее не переводился. Я подошел к столовке как раз в обеденный перерыв. Двери были закрыты изнутри, а на улице околачивались несколько шоферов и приезжих с вокзала. Я через крапиву обогнул столовку с фланга и начал ломиться в заднюю дверь. Дверь неожиданно быстро открылась. – Чего надо? - жуя, спросила Рыбец. – Девушка, не хотите познакомиться? - произнес пароль Бабекус. – Иди, откуда пришел, - назвала ответ Рыбец. – Я Бабекус, - сообщил я. Рыбец выплюнула в лопухи селедочную кость и отдала честь. – Кибер готов? - поинтересовался Бабекус и заставил меня оглядеться. Ветер мел мусор по двору. В синее небо впаялась какая-то птица. Вдали бубнила станция. Не было ни души. – Готов, - сказала Рыбец, исчезла и вскоре появилась вновь с завернутым в желтую газету котенком, который в точности напоминал Ваську. – Похож? - спросил Бабекус у Рыбец, хотя мог бы спросить и у меня. – Копия. Специально перебросили из Волопаса комбинат, чтобы его сделать. Рыбец развернула газету и извлекла из кармана засаленного фартука ключ. Вставив ключ в скважину на конце куклы, она повернула его пару раз. – Завод на два дня, - сказала она. Я взял котенка в руки. Котенок на глазах оживал, стал теплым и мягким и наконец зашевелился. Я погладил его, и он мурлыкнул. «Нравится? - спросил меня изнутри Бабекус. - То-то!» – Когда будет десант? - задала вопрос Рыбец. – Ночью. Прощай. – Здравия желаю! - Рыбец снова козырнула и закрыла дверь. Я развернулся. Рядом из-под ограды свиного загона торчали рыла двух свиней, зло и зорко глядевших на меня. – Уж не шпионы ли мятежников?… - пробормотал Бабекус. Он подошел к рылам. Одно из них хрюкнуло. Он резко и сильно пнул ногой в каждое. С невообразимым визгом свиньи улетели на другой конец загона, а из столовки вынеслась Рыбец. – Проверка слуха, - сказал ей Бабекус. - Отставить. – Не замай! - с глухой угрозой ответила Рыбец и ушла. «Теперь давай на станцию», - велел мне Бабекус. Сокращая путь, я пошел задворками, а потом выбрался на маленькую улицу Белы Куна, которая вела мимо столярного цеха. «Стоп, дружок,- забеспокоился во мне Бабекус - Похоже, это патруль…» У забора на бревнах сидели столяры Булкин, Хо-лявко и Горшков и играли в подкидного. «Они каждый день так патрулируют…» - отозвался я и чуть не упал, потому что Бабекус оттеснил меня от управления телом, как от прилавка. – Эй, пацан, - пристально глядя на меня, встал Пашка Холявко. - Ты чего качаешься? Чего это у тебя? – Котенок, дяденька, - ответил Бабекус. «Дурак, - сказал я ему. - Кто ж Холявку дяденькой зовет?» Пашка был на полгода моложе Лехи Коробкина. В армию он не ушел потому, что во время призыва отправился в лес за грибами и заблудился, уйдя аж за Старомыквинск. Бабекуса от всего этого бросило в панику. Я помрачнел при мысли, что принимаю его неприятности близко к сердцу. – Зачем кошака на станцию тащишь? - спросил Холявка и подозрительно посмотрел на котенка. Раньше ты здесь хоть из ЦРУ - вали, зеленый свет, а теперь пацана с котенком тормозят!… Нечисто. – Это товарища Палкина котенок, - ответил Бабекус. – Дак домой тащи. – Заперто там, - быстро сказал я вперед Бабекуса, который уже собрался нести сущую чепуху о болезненной страсти начальника железнодорожного узла к этому котенку, выражающейся в желании непременно быть вместе, и так далее. – Н-ну ладно,- неохотно сказал Холявка тоном человека, которому очень хочется придраться, да не к чему, - иди… «Спасибо!» - шепнул Бабекус. «Гад!» - разозлился я. «Ладно-ладно, - добродушно капитулировал Бабекус. - Ты за повстанцев, что ли?» «Я всегда за революцию и за подполье!» - ответил я. Через липы скверика зажелтел вокзал с его фальшивыми колоннами. Я подошел к подъезду со служебной стороны. У дверей на ящике сидел электрик Трущенков и курил. – Пароль? - спросил он, увидев меня, и вынул из-за пазухи пистолет. Котенок вдруг дернулся в моих руках и глухим голосом сказал: – Я контрразведчик ВАСКА! Трущенков вскочил и отдал честь: – Здравия желаю, магистр-гарольд! – Пропусти нас в здание, - велел котенок. – Мальчишку не могу, - ответил Трущенков. - Могу только вас. «Вариант „бета"!» - едва слышно шепнул Бабе-кус, и котенок спрыгнул на землю. Трущенков достал ключ, отпер дверь и открыл ее сантиметров на десять. – Где принц? - спросил котенок. – В диспетчерском зале, - ответил Трущенков. - Сейчас начнется заседание генералитета. – Очень хорошо, - сказал котенок и шмыгнул в дверь, потом высунул голову и добавил: - Мальчишку отпусти. Трущенков захлопнул дверь и подтолкнул меня: – Иди, иди, пацан… Я недоумевающе ушел за угол и там бросился бежать под балкон на втором этаже вокзала. Балкон этот открывался только два раза в год для выступления начальства на демонстрациях. На перилах балкона висело полотнище с лозунгом «Да здравствует!». Я подбежал и увидел, как тонкий лазерный луч изнутри вырезал замок, и балконная дверь открылась. Котенок выбежал наружу и прыгнул на перила. – Давай! - крикнул ему Бабекус. Котенок сиганул вниз, вцепился когтями в транспарант, оборвал его с одного края и полетел на клумбу. Я подскочил и ухватил полотнище. – Ты свою работу сделал, - сказал Бабекус котенку, перекручивая материю. - Отойди подальше и самоликвидируйся… Упираясь ногами в стену, я полез на балкон. Меня качало и водило в разные стороны и один раз впечатало в стену, но я, хоть и с трудом, добрался до балюстрады. Спрыгнув на балкон, Бабекус приоткрыл дверь и, отогнув уголок шторы, заглянул внутрь. «Кустарные методы, - заметил я. - Прямо как в женскую баню подглядываете…» «Не учи!» - огрызнулся Бабекус. Балкон выводил прямо в диспетчерский зал. Я был здесь пару раз. Одну стену занимала огромная электрическая карта станции. Под ней были трибуна и пульт. По всему залу стояли столы и кресла. В углу, на высокой табуретке, затянутой алым, возвышался бюст, осененный переходящими знаменами и вымпелами. Самое главное, что в зале никого не было, а на кафедре скромно лежала небольшая корона, усыпанная бриллиантами. – Отлично! - прошептал Бабекус. Отбросив штору, он через весь зал опрометью бросился к бюсту, бесцеремонно отогнул ткань и влез в недра табуретки, скрючившись там в три погибели. P . S . Эта глава тоже сложное фелософское произведете. В ней говорица мысль, что в кажном из нас седит шпион из лагеря врага. Но это хорошо, пото-мучто мы сможем сориентироваца и изучить про-тивнека практически не сходя с места. Я вот, например, перестал сопротивляца Бабекусу потомучто хотел увидеть повстанцев. Поэтому чтобы познать мир, надо познать сибя, а чтобы победить врага на-еву, надо победить ево в сибе. Для этого надо быть умным и образованым человеком, много четать, хорошо учица в школе и инстетуте, занимаца самобразо-ванеем. ГЛАВА 9 Как я покончил самоубийством Бюст, под которым затаились мы с Бабекусом, изготовил наш сортировский скульптор Иван Ильич Лафеткин. Такими бюстами он обеспечил Старо-мыквинск, Новомыквинск и весь район. Он мог лепить их с закрытыми глазами, потому что в жизни ему не повезло. Все началось с неудачной женитьбы. Он с детства мечтал лепить с жены обнаженную натуру богини Венеры, а с тети Полины Антоновны у него получался лишь бог Вакх, да и то не очень реально, так как был мужчиной, а Полина Антоновна - женщиной. Лафеткину приходилось изменять некоторые ее пропорции и домысливать детали. Желая поточнее передать дух Вакха, он пристрастился к алкоголю. Талант его угас, и с тех пор он только бил жену и лепил этот бюст. Сквозь ветхую материю я хорошо видел зал и схему станции. Схема была яркая, красивая, подробная, с мощными разветвлениями, широким кольцом и обширными тупиками. Пока я ее рассматривал, дверь открылась и в зал начали быстро и деловито входить всякие люди. Я почти всех их знал в лицо. Это было наше начальство со станции - бригадиры всякие, руководители, шефы, мастера и так далее. Только были они какие-то подтянутые, собранные, даже, не побоюсь этого слова, интеллигентные. Последним вошел начальник станции товарищ Палкин. Он запер дверь, поднялся на трибуну, торжественно водрузил на голову корону и сказал: – Собратья! «Вот и принц!» - отметил Бабекус. – Собратья! - продолжал товарищ Палкин. - У нас мало времени! Диктаторские шпионы кружат вокруг, и скоро нам придется уходить отсюда, с этой планеты. Но перед этим мы должны завершить нашу операцию «Инсургент», соединить наши внешние эскадры с флотом адмирала Айраха и помочь восставшим колониям Приалькорья!… «И про это они уже знают…» - проворчал Бабекус. – Диктаторский режим с каждым днем ужесточается. Тиски произвола сдавливают свободу в Галактике! Но трон шатается, и наша задача - свалить его совсем! Он нажал кнопку на пульте и повернулся к карте станции. Мы с Бабекусом обомлели. Плоскость расчерченного белого поля карты вдруг потемнела, налилась чернотой, утонула, ушла в необъятную даль, бросив мрачный отсвет на лица сидевших в зале. Линии железных дорог расплылись в туманные полосы. В центре карты словно повис чудовищный паук, телом которого оказалась станция, а лапами - все прилегающие дороги. Огоньки, обозначавшие семафоры, разгорелись льдистым светом, и около них зажглись надписи: «Алькор», «Ригель», «Вега», «Спика», «Бетельгейзе», «Сириус», «Регул», «Альтаир», «Денеб» - чудесные космические слова. Они не оставляли никакого сомнения в том, что передо мной (и перед Бабекусом, к несчастью) и находится Карта повстанцев. Бабекус во мне обезумел. Он дергался, шипел, чесался, возился, огрызался на мои замечания и чуть ли не подвывал от нетерпения поскорее побежать и донести на повстанцев. Он сгорал в своей страсти, а я смутно допетривал до хитроумного замысла повстанцев. По карте двигались вереницы огней, обозначавших повстанческие и диктаторские эскадры, - одни быстро, другие медленно. Какие-то огни вообще висели неподвижно. Штаб повстанцев создавал план грядущего сражения и перемещал боевые силы: группировал, устанавливал векторы ударов и направления бросков, отмечал прикрытия и ловушки. А потом товарищ Палкин, он же принц и глава повстанцев, переключил космическую карту на нормальную. И я увидел, что огоньки, обозначавшие боевые единицы, превратились в символы составов и эшелонов на путях нашей станции и окружных дорогах. – Запомните эту расстановку сил, собратья, - сказал товарищ Палкин. - Ровно в двадцать один ноль-ноль в стратосфере пройдет наша летающая тарелка и сфотографирует станцию Сортировка. В это время здесь все должно быть так, как на нашей карте! Не перепутайте, маркиз Ким-Галл, от этого зависит жизнь колоний и самих повстанцев! – Прошу прощения, принц, - поднял голову обходчик Тарасов. - Но в тот раз был в мотину пьян стрелочник на разъезде Горемыкино, и сто восьмой из Ташкента простоял в резерве, поэтому флот контр-адмирала Вепря не вышел из укрытий возле Альдебарана! – Ладно, маркиз, никто не сомневается в вашей преданности революции, и слава героям, все равно одержавшим победу в той битве!… Смерть диктатору! – Смерть диктатору!… - глухо и нестройно отозвались пришедшие. «Смерть повстанцам!» - внутри меня крикнул Бабекус, и я услышал, как в его уме переливаются, звеня, цифры, звания и награды. «Теперь к Лубянкину, дружок! - велел мне Бабекус, словно я был его извозчиком. - Передам в Центр, и сегодня ночью - десант!…» «Надо его остановить», - подумал я. И в моей башке вспыхнула картина мести Лехи Коробкина своему однокласснику Севке Меринову, который однажды втолкнул его в женский туалет. «Послушайте, Бабекус, - сказал я, - а вы не боитесь с такой ценной информацией в моей голове ходить без оружия?» «Н-да, - согласился Бабекус. - Риск, конечно…» «Хотите, раздобудем пистолет? - торопясь, предложил я.- Я знаю способ!» Бабекус заколебался. «Ладно, валяй!» - разрешил он, и я начал выбираться из-под бюста. Я перебежал через пустой зал, по коридору до лестницы и очутился во дворе. Тут наконец я увидел повстанца. Дядя Костя Орленко сидел в сквере на скамейке и курил. – Дядь Кость, - подходя, позвал я, - помогите мне дверь починить… – Какую дверь? - лениво спросил он. Карман его неудержимо оттягивался под тяжестью оружия. – Вон ту. - Я указал на синюю кособокую будку уборной. – Ту?… - недоверчиво пробормотал он, поднимаясь. Следом за мной он неохотно дошел до нужника и спросил: – И чего надо сделать? – Внутрь заходите, - тараторил я, заталкивая его внутрь. - И держите здесь… – Здесь? - уточнил он, прижимая пальцами отскочившую дверную петлю на косяке. - А зачем тебе?… А-а-а!!! Он заорал как не знаю кто, когда я прищемил ему пальцы дверью, закрыв ее и заперев на вертушку.. – Отпусти!! - ревел он и не мог вытащить пальцев, скрючившись в неудобной позе. – Тихо, дядя Орленко, - сказал я и, волнуясь, сунул руку ему в карман. – Диктаторец?… - отчаянно спросил Орленко. – Да! - гордо вылез Бабекус. Я нашарил и вытащил пистолет. «Молоток! - Похвалил меня Бабекус. - А этого пристрелим». Орленко засопел. – Убивай, но не здесь,- мрачно сказал он.- Совесть поимей хоть немножко… Я повернул вертушку и распахнул дверь. Орленко медленно распрямился. Я держал его на прицеле. – Иди-иди, - сказал Бабекус, ткнув его пистолетом в живот. Орленко заложил руки за спину и, перешагивая порог нужника, на мгновение застыл, глядя в ослепительное небо. Я тоже вышел из уборной. – Вставай к столбу, - велел Бабекус Орленке. – Прощайте, друзья… - тихо сказал Орленко шумящим липам в сквере и неподвижным составам на путях. Понурый, он пошел к столбу и негромко запел: – «И все равно неудержимо паденье гнусного режима…» Я начал поднимать пистолет. «Погоди, дай дойдет!…» - упиваясь сценой, одернул меня Бабекус. «Эй, Бабекус, отвлекись», - окликнул его я, нацеливая пистолет себе в лоб. «Ты чего??!!» - завизжал Бабекус, и я почувствовал, как он вцепился в рычаги управления мною. Я напряг все силы. Пот прошиб меня. Ствол пистолета уткнулся в висок. «Поганец!!!» - завыл Бабекус. И я нажал курок. Удар обрушился на мою голову. Вокзал, скверик, пути вдруг опрокинулись, и бригадир Орленко вдруг полетел в небе, будто и вправду орел. P . S . В свези с гибелью бабекуса мне хочеца сказать нескоко слов собратъем-литераторам. Настоящий песателъ долен очень большое вниманее уделять моментам смерти героив. Так, напремер, массовый от-рецательный гирой должен умерать быстро и весело, сковырнулся - и конец. А главный отрецательный герой должин перед смертью выть, шыпетъ, царапаца, кусаца, вижять и ползать на коленях, чтобы развен-чаца в глазах четателя. Главный же положительный гирой должин умирать в момент подвига, всегда вни-запно и медлино: должен споткнуца, упасть, встать, упасть, привстать уже не до конца, цыпляясь за березу, упасть, проползти лежа и токо потом умереть совсем. ГЛАВА 10 Как погиб десант – Эй, пацан, ты чего?… - тормошил меня бригадир Орленко, пристально вглядываясь в лицо. – Н-не знаю…- без голоса ответил я и с трудом приподнялся на локтях. Я лежал в дорожной пыли на полпути между уборной и столбом. Невдалеке за липами желтел вокзал. По путям медленно катились цистерны. В моих глазах из всеобщего небесного сияния неохотно сконцентрировалось солнце, и я различил лицо Орленки. – У тебя -солнечный удар? - подсказывающее спросил он. – Ага… - для конспирации согласился я. – А что в уборной делал?… – Что-что!… - разозлился я.- Что и все, ничего нового!… – Ну-ну, - недоверчиво отступился тот и помог мне встать. В его кармане тяжело лежал пистолет, из которого я застрелил Бабекуса. «Вытащил уже и проверяет, помню я чего или нет», - догадался я про Орленку. – До дому довести? - спросил бригадир. – Сам дойду, - ответил я ему. До угла улицы Ингмара Бергмана он выслеживал меня и крался в акации. Я не выдержал и перебежал через огород Залымовых. Он за мной не полез, но долго торчал у забора, вытягивая шею. Потом его заметил потомственный рабочий Илья Петрович Фланг, засрамил и погнал на работу. Я еще придумать не успел, что мне теперь делать, как в переулке Робеспьера увидел дядю Толю и Лубянкина. Они, без сомнения, шли к Поповым. – Эй, Бабекус!… - вскинулся Лубянкин, увидев меня. Форы оставалось минуты три, и я очертя голову бросился к Барбарису. – Борька!…- отчаянно крикнул я, подлетая к воротам их дома. - Открывай!… Барбарис полз медленно-медленно, как инвалид войны и труда сразу. – Скорее!…- вопил я. Он вытащил щеколду из петель. – Ты чего? - спросил он, открывая. - Сегодня все какие-то чокнутые… – Молчи! - велел я, захлопнув створку ворот.- Слушай меня! Сейчас чеши на вокзал и найди товарища Палкина! Передай ему: дядя Толя, Лубянкин и Рыбец - диктаторские шпионы! Сегодня ночью - десант!… – Чего?… - ошалев, пробормотал Барбарис. - Вовтяй, ты чего городишь?… – Тупарь, дундук!…- разозлился я.- У меня времени - шиш да маленько!… Толстый, жирный, поезд пассажирный!… Помнишь, что Карасев нам впрягал? – Ну. Сто раз слышал. – Так вот, это правда! А на станции у мятежников Штаб! А сама станция - Карта! – Погоди, что-то я не врубаюсь, - забеспокоился Барбарис. - Какие, блин, мятежники?… Но тут ворота толкнули, и в щель всунулся дядя Толя. – Ты куда девался? - спросил он у меня. – Потом объясню, - тоном Бабекуса ответил я. – Борька, вали отсюдова, - велел сыну дядя Толя. – Ты чего, бать?… - начал было Барбарис, но дядя Толя молча поднес к его носу кулак. – Борька, иди в дом, а то убью, - спокойно повторил он. Барбарис побледнел. – Чокнутые все… - сказал он, уходя. – Ну что, - спросил меня дядя Толя, - как результаты? – Результаты превзошли все ожидания, - сказал я наобум. – И что же? – Нулевая группа секретности, - сказал я. - Сообщение только для генералитета. Дядя Толя долго раздумывал с оловянными глазами. – Лубянкин! - наконец окликнул он. - Забирай его! Он толкнул меня в щель между створками. Лубянкин с другой стороны вцепился в рукав и вытащил меня к себе. – Поступаешь в мое распоряжение, - сказал он. – Слушаюсь! - ответил я. Дядя Толя высунулся из ворот. – Набака фриба кабидо ка струп, - сказал он. – Папарела, - ответил Лубянкин. - Аплидо. Брама ка пой. – Ерепена крача, - на свой страх и риск вставил я. – Само собой разумеется, - ответил Лубянкин и козырнул. Дядя Толя захлопнул ворота. Мы пошли. – Ночью сбросили контейнер, - поведал мне Лубянкин. - Попали в Батькино озеро. Я весь продрог, пока достал, трусы разорвал о корягу… – Мне заштопать? - язвительно спросил я. Сладкий спазм опасности сжимал мой живот. – Не хами, - не обиделся Лубянкин. - Там десант, три сотни гвардейцев… – Так много? – Как выйдет. Не мое дело - Рыбец. Мне приказано передать ей, чтобы первый батальон запустила на обеде, второй - в ужин. – Очень хорошо, - отозвался я, ничего не поняв. – Ты отнесешь их Рыбец, - приказал Лубянкин. - Похоже, за мной хвост. Кругом одни шпионы. Меня ВАСКА засветил. – Понятно, - сказал я. Мы дошли до его калитки, и он пропустил меня во двор. – В сарай, - направил он. В темном сарае стоял забрызганный грязью мотоцикл «Хорьх». Лубянкин снял с его заднего сиденья брезентовый рюкзак и вытащил оттуда заплесневелый и слипшийся кирзовый сапог в свежей тине. Повернув его подошвой к солнечному лучу, он нажал несколько гвоздиков, и подошва с пружинным кряканьем отскочила, как обложка книги. Внутри было выстланное каучуком гнездо с малюсенькими лампочками. В гнезде лежал медный пенальчик. Лубянкин бережно извлек его и протянул мне. – Передашь Рыбец, - повторил он. - Ей все известно. – Так точно! - подтвердил я и отдал честь. Отойдя подальше от дома Лубянкина, я открыл пенальчик и заглянул внутрь. Пять столбиков таблеток и были двумя батальонами гвардейцев. Уж они у меня повоюют… Одна мысль бросилась мне в голову. Я принял решение как пенсионер - бежать в аптеку. Аптека у нас была только на вокзале. Я сунул гвардейцев в карман и побежал на вокзал. На мое счастье, в аптечном киоске сидела тетя Аня Варежкина, а не старуха Паклина. Паклина бы меня пожалела, ничего химического не продала, а вместо этого насоветовала кучу народных трав. На витрине я сразу увидел упаковку с подходящими по размеру таблетками. Ткнув пальцем в стекло, я сказал: – Мне таких штук десять, тетя Аня. – Это пурген, Вовка, - сказала она. – Яд? – Да нет… Хуже. – Все равно давайте. Выгребя всю мелочь, я забрал упаковки, убежал в сквер и достал пенальчик. Я вытряхнул гвардейцев в ладонь и ссыпал их в карман, а пурген аккуратно заложил на их место. Подлог был незаметен. Надо было спешить, и я вдоль путей помчался обратно, по тропинке выбрался на улицу Долорес Ибаррури, перелез забор и через пустырь вышел к столовке. На мой стук Рыбец открыла сразу. – Принес? - волнуясь, спросила она. – Принес, - ответил я, доставая пенальчик. – Смерть мятежникам! - сказала она, выхватила пенальчик из моих рук и исчезла за дверью. – Смерть, смерть… - задумчиво пробормотал я, оглядываясь, куда можно сплавить гвардейцев. А Рыбец в это время в душном пару и в зное на кухне пихала таблетки в скользкие, разбухшие тушки пельменей и разбрасывала пельмени по тарелкам, подкладывая в каждую по одному диверсионному пельменю. С раздачи доносились ругательства и громыханье подносов. Кто-то колотил ложкой по стакану. Но Рыбец не покинула кухню, пока не покончила со своим делом. (Забегая вперед, скажу, что эти невинные таблетки в нашей Сортировке никому не повредили, потому что у всех наших организмы уже приспособились к стряпне Рыбец и поглощали из нее только питательные элементы, а на остальные никак не реагировали. Только вот четырнадцать приезжих, которые коротали время от одного поезда до другого, все поголовно опоздали и потом скандалили.) А я в это время подбежал к свиньям, которые все так же высовывали пятачки из-под ограды, достал из кармана десант и беспощадно скормил его свирепому борову. Дело было сделано, и я устало уселся на ящик. Хотелось отдохнуть или вздремнуть, и я расслабился. Поэтому внезапный яростный свинячий визг подействовал на меня сильнее, чем спичка на ведро бензина. Я подлетел вверх и уже оттуда увидел, что боров, съевший десант, издавая этот сверхъестественный звук, несется в свинарник. Он влетел туда, и тотчас послышались хруст и треск. Свинарник дрогнул, еще раз закачался, роняя со стен и крыши труху, и наконец треснул, как дамская перчатка, напяленная на лапу грузчика. Крыша свинарника покосилась и мелкими толчками поехала набекрень. Что-то розовое и горбатое высунулось из-под нее. Лопнув от перенапряжения, свинарник расселся, и из него медленно поднялась вверх чудовищная свинья размером с дирижабль. Непосредственно от борова в этом раздувшемся существе остались только крошечные выпученные глазки, четыре копытца, спиралька хвостика, пятачок и розовый ротик. Грузно вращаясь, свинья поднималась все выше и выше, под облака. Из столовки высыпал народ, глядел и шепотом переговаривался. И я тоже глядел, пока железная рука тетки Рыбец не впилась мне в ухо и не повернула его вокруг своей оси, как переключатель у телевизора. Это означало то, что тетка Рыбец догадалась обо всем: и обо мне, и о Бабекусе, и о десанте. – 3-заморю!… - тихо сказала мне она. P . S . Эта глава сеиду лехкомыслена, но на самом деле есъ жыстокое обличенее войны и насилея. Однажды я четал книжку, как на Землю прилетели марсияне, и там было написано, что они обращалис с людьми, как люди со скатом. Вот я в этой главе и пешу, что война обращается с людьми как со скатом, со свиньеми. Хотя боров и на самом деле улетел, он есь литературный обрас, где на войне люди становяца свиньями, пушечным мясом, свиной тушонкой. Хочица закончетъ главу словами поэта: солнечному миру - да! да! да! ядирному взрыву - нет! нет! нет! ГЛАВА 11 Как я oc в o б o дился Чтобы стала ясной судьба бесценной информации, за которую заплатил жизнью шпион Бабекус (но которая все-таки попала в руки врага), вернемся на несколько минут в дом Барбариса. Тем более что и моя судьба зависела от этого. Дядя Толя примчался домой от тетки Рыбец, которая все ему про меня рассказала, и тихо-тихо, совершенно неподвижно стоял в дверях. Барбарис мышью сидел за печкой и тоже не издавал ни звука. Так они подлавливали друг друга на шум, как на блесну, и наконец, не дождавшись результата, дядя Толя позвал: – Борька! Барбарис молчал. – Борька!… – Чего? - неохотно отозвался он. – Поди сюда. – Зачем? – Поди, кому сказал! Барбарис тяжело поднялся и вышел к отцу. – Ты о чем давеча с Вовкой за воротами говорил? – Ни о чем… - занудливо ответил Барбарис. Они посмотрели друг другу в глаза, как пистолеты дуэлянтов. Дядя Толя стал рывками вытаскивать свой широкий ремень из петель на штанах. – Я вот тя щас научу, как с отцом надо говорить, - многообещающе сказал он. – Бать, ты чего?… - заныл Барбарис, косо глядя на ремень. – Тогда о чем с Вовкой болтал? Хлопая ремнем по ноге, дядя Толя навис над сыном, грозно вылупившись на него и схватив за рубашку на животе. – Ночью на Тиньву идти хотели… - гнусавя, соврал Барбарис и шмыгнул носом. – Врешь! - констатировал дядя Толя и тряхнул его. - Сымай штаны! – На вагонах кататься собирались… - уже безнадежно ответил Барбарис и увидел, как ремень злобно взвился над головой отца и щелкнул. – Врешь, врешь! - яростно закричал дядя Толя и принялся трясти Барбариса, размахивая ремнем. Огромные слезы покатились из глаз несчастного Барбариса. Голова его болталась из стороны в сторону. – Говори! - загремел отец. – Он на станцию посыла-ал!… - не удержавшись, раскололся Барбарис и разревелся совсем. - К Пал-кину-у!… – Зачем?! - не унимался отец. – Сказать, что все шпионы-ы!… – А почему к Палкину?… Говори, не вой! – Сказал, что там Штаб и Карта-а!… – Так! - страшным голосом воскликнул дядя Толя, словно ему внезапно отдавили ногу. Он стал лихорадочно всовывать ремень обратно. Надо было срочно предупредить Лубянкина. Я же, злой, как комар, сидел в погребе. Точнее, не сидел, конечно, а томился. На ощупь я сразу нашел банки с солеными огурцами и долго прикладывался к их запотевшим бокам своим раскаленным ухом. Успокоив боль так, что изнывал только непосредственно сам черешок, я принялся за обследование. В погребе было тесно, холодно и грязновато. У стен стояли ящики и мешки, на полках - штук миллион банок. Наверх вела прочная лестница. Я забрался туда и сквозь щели, вывернув голову, посмотрел на волю. Выбраться было сложно. Я спустился обратно и с большим трудом вырвал штук шесть ступенек внизу у лестницы. Седьмую я тоже выдрал, но оставил еле-еле держаться. Потом я отыскал банку с вареньем и откупорил ее. Теперь оставалось только ждать и надеяться. Спустя минут десять замок наверху лязгнул, и светлый проем закрыла морда тетки Рыбец. – Ты здесь? - спросила она. – Здесь, тетенька, - тоненько ответил я и взял на изготовку банку с вареньем. – Принимать будешь, - сказала Рыбец кому-то наверху и полезла вниз. Ее туша медленно, как гусеница, поползла по лестнице, пока роковая ступенька не хрустнула под стопой. Туша надо мной дрогнула, квакнула, а потом грянулась на пол, тюкнувшись, словно сырое яйцо. Я поднял банку с вареньем и опрокинул над головой тетки Рыбец. Варенье в один миг окатило ее верхнюю часть. Рыбец вжала в плечи обтекаемую, как фюзеляж, голову, жирно блеснувшую в свете с улицы, и, откупорив рот, прохрипела: – Ерепена крача!… Крупные клубничины ползли по ее лицу. Я взлетел вверх по лестнице и носом к носу столкнулся с Лубянкиным. – Э, пацан… - непонимающе сказал Лубянкин, и я, переволновавшись, вдруг ухватил его за этот самый нос. – Адбузди, - плачуще попросил Лубянкин. Я толкнул его назад. Он засуетился, открывая мне дорогу. – Не дергай, дядя Лубянкин, - предупредил я, вылезая на свет. - Носоглотку отойму! Он не шевелился: стоял, оттопырив зад, расставив руки, зажмурившись и оскалившись. Я обошел его по вершине горки, куда вела нора погреба, разворачивая, как флюгер. У Лубянкина по щеке покатилась совсем не милицейская слеза. Я отпихнул его и запрыгал вниз, во двор. – Гаденыш! - вскрикнул Лубянкин и, махая руками, устремился вслед за мной во двор дома тетки Рыбец. Я уже ничего не боялся. Я пулей пролетел над землей и ударился в большие тесовые ворота. Ворота загремели, массивный засов прыгнул в скобах - не засов, а целая шпала. Я попробовал вытащить его, но фиг чего вышло. Лу-бянкин приближался. Под носом у него я нырнул в крытое подворье добротного дома Рыбец. Следом за собой я захлопнул тоненькую дверцу и накинул крючок. Другая дверь, ведущая на улицу Долорес Ибаррури, была заперта на врезной замок. «Западня!…» - понял я и занервничал, бешено размышляя сразу в нескольких направлениях. Лубянкин с улицы могуче рванул дверь, и крючок слетел с петли. Я метнул в него попавшееся под руку цинковое ведро. Слыша, как он борется с ведром, катаясь по полу, я взбежал по ступенькам в прихожую и захлопнул другую дверь: толстую, как в холодильнике, и обитую дерматином. Ее Лубянкин вышиб двумя руками и по инерции пролетел мимо меня. Отрезанный от всех путей отступления, я в панике юркнул в чулан. В чулане было сумрачно и пыльно. Стояли кованые дореволюционные сундуки, накрытые половичками. В углах сушились банные веники, наполняя каморку волнующим запахом. На полках вдоль стен выстроился еще один миллион пузатых и мохнатых банок. Особняком высились четыре трехлитровые банки с брагой. От могучего внутреннего напряжения они, кажется, даже дрожали, а крышки на них вздулись. Дверь распахнулась во всю ширь. В проходе возник Лубянкин. Он дышал так тяжело, что при вздохе увеличивался почти вдвое. – Попался, гад, - сказал он. Как артиллерист-батареец у орудия достает снаряд из снарядного ящика, так и я достал увесистую банку браги, развернул ее горлом к Лубянкину и врезал кулаком по дну. Банка взорвалась, подскочив в моих руках. Мутная, тяжелая струя ударила Лубянкина под дых, окутав облаком непроходимого сивушного духа. Лубянкин согнулся пополам, высунув язык и выпучив глаза. Отбросив банку, как гильзу, я схватил другую и пальнул второй раз, отшвырнув его в прихожую. Лубянкин обеими руками судорожно вцепился в косяк. Он как-то запрокинул лицо, словно не мог надышаться или, наоборот, чихнуть. Но я сорвал с полки третью банку. Этот залп отодрал Лубянкина от косяка и пластом уложил на пол возле дальней стены прихожей. Лубянкин лежал в луже самогонки и икал. Вооружившись последней банкой, я подошел и остановился над ним. – Хватит, Вовик, - просипел он, ворочая в луже руками. – Собаке собачья смерть, - ответил я и долбанул кулаком по донышку. От удара струи Лубянкин всплеснул руками и ногами, как колдун, в которого законопатили кол, и хрюкнул. Глаза его закрылись, и больше он не шевелился. Я поставил банку около него и вышел, осторожно прикрыв дверь. Через двор, свинарник и столовку я выбрался на улицу и побежал к дому начальника станции товарища Палкина. P . S . Эта глава дает понятный ответ на вопрос, множиство лет мучевший всех мыслителей и гумонистов мира. Все они не могли прийти к решенею, а я смог, потомучто операюсь на жызненые факты. «Должно ли добро быть с кулоками?» - спрашевали они. Я поесняю, что добру убивать зло собственоручно незачем и опасно. Добро должно быть хитрым. Оно должно просто натравить одно зло на другое и победить, когда они друг друга укокошат. Вот я натравил друг на друга два зла - Лубянкина и самогоноваренее - и вышел победитилем. ГЛАВА 12 Как я был у Палкина Улица, по которой я бежал, была пустынна и неподвижна. Горячий воздух замер. Вокруг было тревожно и странно. Огородами я добрался до улицы Нельсона Ман-делы, где в красивом финском коттедже жила семья Палкиных. Я погрузился в акацию и проник к штакетнику Палкиных. Отодрав доску, я пробрался внутрь и влез в шиповник. Шипя и дергаясь от уколов и царапин, я наконец-то дополз до грядки с гладиолусами под окном. Окно было открыто. Сквозь тюлевую занавеску я видел, что товарищ Палкин сидит за столом и работает. – Петя, ну ты скоро придешь?… - услышал я голос его жены из глубины дома. Она, похоже, уже легла спать и ворочалась с боку на бок, ожидая мужа. – Засыпай, Антонина, не скоро, - ответил ей товарищ Палкин. – Петя!… – Чего? – Ну, Петя-а!… – Чего, Нина? – Ну и хрен с тобой! - почему-то вдруг яростно крикнула жена и затихла. «Не женюсь, - подумал я про себя. - Лучше буду бабником. Как дядя Щепеткин». Я встал, кашлянул, постучал в подоконник и отодвинул тюль. Палкин повернул голову и удивленно уставился на меня. – Ты чего, мальчик? - строго спросил он. - Ты кто? – Доброволец, - ответил я сразу в лоб. – Какой еще доброволец? – Ну, это… Я за вас, короче. Против диктатора. – Ты о чем, мальчик? - моментально поглупев, спросил Палкин и широко, открыто, дружелюбно улыбнулся. - Какие диктаторы?… – Да я все знаю, товарищ Палкин, - упрямо сказал я. - Вы принц, глава повстанцев, боретесь против диктатора… – Очень интересно, - зловеще произнес товарищ Палкин и сунул руку в карман. – Вы сразу не стреляйте, патроны поберегите,- предупредил я. - Я ведь просто так человек, без инопланетянина внутри. Я раньше был диктаторским шпионом, но застрелился. А еще я обезвредил десант, Лубянкина и тетку Рыбец. – А при чем тут эти двое? – Они тоже шпионы. Они готовили десант, а я сгубил его еще в таблетках. – Так это, значит, о тебе передавал ВАСКА?! - сощурившись, понимающе воскликнул Палкин.- Вот, значит, кто наш неведомый союзник!… – Ага, - смущаясь, сознался я. – Залезай! - сахарно улыбаясь, велел мне Палкин и как-то странно задвигался по комнате, прикрываясь мною от окна. Я оттащил тюль и прыгнул в комнату. Палкин стремительно выхватил пистолет и уставил его на меня. – Не шевелись! - тихо и страшно произнес он.- Стой на месте, провокатор!… Он глядел на меня грозными глазами так сильно, что я попятился и оглянулся. Напротив окошка, ухватившись за штакетины, стоял каким-то чудом оказавшийся здесь Лубянкин. – Не двигаться!! - прошипел Палкин, держа меня на мушке. – Принц! - громко и нагло заорал Лубянкин на всю Сортировку. - Эй ты, белая кость, дворянский недобиток, прощайся с жизнью! Он зарычал, плюнул и потряс забор. Нагнувшись вперед, он вперил в нас огненный взгляд, раскрыл рот и мощно исторгнул из груди: – Из-з-зао-о-о!… Он сделал паузу для вдоха. – …строва на стер-р-ржин-нь!… На пр-р-ростор р-речной волны-ы!… Он грузно полез на штакетник, рискуя сесть на кол, и застрял на гребне. – Выплыва-а-а-ают расписны-ы-я-а-а-а!!…- безумным голосом завопил он с забора, как петух. Забор глухо хрустнул, качнулся и всем полотном, от столбика до столбика, рухнул на землю. Упал и Лубянкин. В мгновение ока товарищ Палкин очутился во дворе и навис над поверженным участковым. Пистолет уткнулся Лубянкину в лоб. – Ты шпион? - леденящим голосом спросил товарищ Палкин. – Шпион! - с оттенком гордости и хамства подтвердил Лубянкин. – Товарищ Палкин! - крикнул я, брезгливо глянув на шпиона. - Да он же пьяный в сосиску! – Да, я пьяный!! - заревел Лубянкин и попытался встать, но пистолет прижал его обратно. - Пьяный, и горжусь этим!… Пьяный, потому что справлял поминки по гнусным мятежникам!… – Врет он все, - заискивающе сказал я, глядя Палкину в лицо. - Никаких поминок он не справлял! Он у Рыбец в самогонке лежал и нализался! – Почему - поминки?… - не слыша меня и бледнея, спросил товарищ Палкин. – Потому что десант уже здесь! - выкрикнул Лубянкин.- Я его только что видел!… И мятежу вашему полная ерепенная крача! Товарищ Палкин выпрямился. Глаза его были стальными. – П-падаль! - с нажимом сказал он. - Эксплуататор!… Вдруг он резко выдернул из кармана портативную рацию и тоже закричал: – «Дупло»! «Дупло»! Отзовись! «Дупло»! Я - «Дятел»! – Я - «Дупло»! - пропищала рация. - Прием! – Чего нового в поселке? – Ничего, - чирикнуло в ответ. - Из Новомык-винска приехал грузовик с людьми. – С какими людьми?! – Мужчинами. Возраст от двадцати пяти до сорока лет. Большинство брюнеты. – Это новомыквинские мужики наших бить приехали, - пояснил я. - Они после получки каждый раз летом приезжают, если дождя нет. – Это деса-а-ант!…- рыдающе закричал принц. - Это деса-ант!… Как же вы не поняли! Это диктаторские андроиды!… Он закрыл лицо ладонью. – Все в ружье! - отнимая ладонь, жестко приказал он. - Отряды Оллего и Эрраби в боевую готовность! Немедленно начать эвакуацию по плану «Цу-рюк»! Информаторий спасти во что бы то ни стало! Командующий обороной - баронет! Взвод Носорога - ко мне! Все, отбой! – Товарищ Палкин, отпустите меня!… - изнывая, стал умолять я. – Не дергайся!… - нервно рявкнул Палкин на шпиона Лубянкина и придавил его ногой. - Конечно иди, - сказал он мне и махнул рукой. - Сейчас не до тебя, мальчик!… Я перемахнул через забор и припустил по улице. У почты стоял хлебный фургон. К нему со всех сторон спешили наши мужики. Дверцы фургона были распахнуты, и внутри орудовал бригадир Ор-ленко. – Пудик! - вызывал он и совал в протянутые руки блестящие инопланетные пистолеты. - Заливалов! Баскудников! Насреддинов! Тыква! Сморы-гин!… У крыльца поссовета вооруженные бойцы собирались на митинг. На крыльце стоял токарь Кокоу-ров, сжав в кулаке кепку. – Должен вас предупредить вот о чем, - сурово говорил он и махал рукой. - Выполняя задание, вы будете при оружии для поднятия авторитета. Но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах! Вы меня поняли? Никто не должен знать, что идет настоящая справедливая война, а не просто пьяная драка! – Шестой взвод! - выкрикивал Орленко.- Пеньков! Паклин! Лафеткин! Праздников! Фланг! Комиссаров! Опоркин!… Из-за угла почты на мотороллере «Муравей» вылетел сторож Семикудренко. Щеки его горели. – Собратья!… - крикнул он. - Андроиды возле Мыквинского пруда! P . S . В художисвеном произведенее конец всегда должин быть содержатилънее ночала. Я тоже хотел так напесать, но у меня ничево не вышло. Так что потекса здесь не ищите. Я сперва хотел заняца творчискими поисками, про что бы напесать в по-тексе у этой главы, но потом почетал, что в журналах печатают, и решыл оставить как есъ, пото-мучто у меня и без потекса полутше будет. ГЛАВА 13 Как повстанцы отстояли себя Андроидов было штук тридцать. Они выглядели в точности как новомыквинские мужики - в сапогах или в ботинках, в замасленных штанах с пузырями на коленях, в кургузых пиджаках с подвернутыми манжетами, в цветастых рубашках, расстегнутых на груди, с небритыми рожами, почти все, кто не лыс, нечесаные, и все, даже лысые, в подпитии. Короче, с виду нормальные люди. Только вот пьянь они изображали чуть-чуть не так: и покачивались не так, и плевали неправильно. Но, если бы не известие сторожа Семикудренко, я бы ни за что не признал в них андроидов. Андроиды, галдя, двигались вдоль берега пруда, пинали лодки, прикованные цепями, кинули камень в гусей и потихоньку выбрались на футбольное поле. За футбольным полем начиналась станция. Вот тут-то навстречу андроидам и вышли повстанцы. Их было немного, человек десять, - самый первый заградительный отряд. Герои. – Эй, мужики!…- развязно крикнул столяр Куприянов, упирая руки в бока. - Ну-ка стой, козлы! – «Козлы»! «Козлы»! Он назвал нас козлами!… - оживленно зашумели новомыквинские андроиды. – Эй, ерепень крачовый!…- ответил один из андроидов.- Ты, падла, иди сюда!… Повстанцы разделились на редкую цепочку. Куприянов сделал три шага вперед, особо не отдаляясь от своих. – Ну, чего? - глумливо спросил он. - В ухо хочешь?… – А ты чего? - ответил андроид. - Тоже в ухо хочешь? – Ну, ты, иди сюда!…- нагло подзывал его Куприянов. – И ты иди, - ответил андроид, и все андроиды грудой придвинулись вперед. – Уерепенивай, пока живы, - посоветовал Куприянов. – Мужики, он ругается!… - жалобно закричал андроид и стал хватать соседей за одежду. - Мужики, пустите, я ему морду набью!… – Ну, давай, давай!…- радостно завопил Куприянов. - Я тебе все ноги переломаю!… Растерзанный андроид-заводила выбился вперед и подбежал к Куприянову. Он приседал и выставлял кулаки, примеряясь к удару. Куприянов тоже присел и вдруг откуда-то снизу съездил андроиду в глаз. Андроид отлетел и упал. – Он меня ударил!… - удивленно сказал он и пополз по земле к своим. - Мужики, он меня замочил!… Андроиды загудели, расходясь перед повстанцами. Куприянов отскочил. В руках андроидов показались палки, камни, велосипедные цепи. Повстанцы напружинились. Спектакль необходимых церемоний земной драки был завершен. Миг - и они кинулись друг на друга. Упруго зазвучали удары, и многократно разнеслись вопли. Началась свалка, и тут громче грома прозвучал условный крик-сигнал повстанцев: – Наших бью-у-ут!… Вокруг футбольного поля мгновенно встали отряды мятежников. Андроиды вскочили, оставив на земле несколько корчившихся тел. Одним взглядом они оценили положение и всей толпой ринулись на прорыв к станции. Мятежники со всех сторон стремительно бросились на андроидов. Пустое дотоле пространство футбольного поля закипело и забурлило. Это шла справедливая галактическая война. Я видел все это, и сердце мое вдруг преисполнилось торжества и величия. Да, и я причастен к этой титанической битве миров! На моих глазах вершится история Галактики! Передо мной рождаются свобода и независимость множества планет! Я почувствовал вселенский масштаб своей личности. От меня зависит история. Рядом, совсем рядом рождается наше общее будущее!… Гордость и восторг охватили меня, потому что я необычайно ярко понял, что наши дела и дороги какое-никакое, а отражение космических свершений и звездных трасс! А сражение на стадионе было в разгаре. Началась жестокая рукопашная. Мужики вскакивали, падали, катались, пинались, молотили и месили друг друга, таскали за волосья, хлестали цепями, крошили кастетами и свинчатками, метелили палками и метали кирпичи. Я в этот миг не мог не вспомнить слова великого русского поэта: Швед, русский, колет, рубит, режет, Бой барабанный, крики, скрежет, Гром пушек, топот, ржанье, стон, И смерть, и ад со всех сторон! Только на футбольном поле русскими как бы были повстанцы, а шведами - андроиды диктатора. Я не уловил момента, когда андроиды начали убегать. Но вот из этого варева они хлынули лавиной, и оставшиеся на ногах повстанцы погнались за ними. Я отбежал с их дороги и околицами помчался на станцию. Повстанцы собирались уходить, и я хотел увидеть их эвакуацию. Только поравнявшись с перронами, я понял, что почему-то не встретил ни единого человека. Задыхаясь, я замедлил шаг. Тут слева от меня вдруг тронулся грузовой состав, и в просветах между вагонами я наконец-то заметил людей. Повстанцы группами и врассыпную неподвижно стояли вокруг водонапорной башни. Я сперва ни фига не понял. Вагоны плыли передо мной, заслоняя вид. Но вот последний из них пронесся мимо, и я узрел всю картину. Напротив кирпичной водонапорки, по-вратарски расставив ноги, стояла корова Бунька. Стояла не дрожа, набычившись, тяжело и злорадно. Из правого ее глаза в кирпичи утыкался лазерный луч. Но это еще не все!… Припав спиной к корове и разметав по ней руки, то есть заслоняя ее своим телом от пистолетов повстанцев, около Буньки стоял дядя Толя. Его искаженное лицо говорило о крайней решимости. – Ни с места, мятежники!… - разинув рот, заревела Бунька. - Бросайте оружие, или я спалю ваш Информаторий!… – Сдавайтесь… - прохрипел дядя Толя. - Все равно вам ерепец… – Собратья!…- неверным голосом произнес уже подоспевший на станцию товарищ Палкин. - Собратья!… - И голос его сорвался. – Бросайте оружие, ха-ха-ха! - заорала Бунька снова. - Вы просчитались! Вам больше нечего защищать! Вы плохо замаскировали свой Информаторий, и теперь все живо - руки вверх!… Я в панике оглянулся. Помощи ждать было неоткуда. Я не верил! Я не мог поверить! Как так, ерепена крача, как так?! Небо предзакатно синело. Шумели липы в скверике. Поскрипывая, катился мимо нас товарняк. Как так? Не может быть!… И тут я увидел стремительно летящий над асфальтом перрона серый комочек. Вслед за ним несся бешеный лай. Да-да, это был котенок Васька, неуловимый контрразведчик ВАСКА, со всех лап мчавшийся прямо на рогатую корову. А следом за ним, вдвое распухнув от ярости, ощетинившись, окутавшись бурлящим облаком лая, изо всех сил рвался Байконур, снова превратившийся в мужчину. Васька порхнул между ног у коровы, как в подворотню. Байконур же, увидев нового врага, к тому же старого и заклятого, от ненависти взвился в воздух. Он вьюном закрутился вокруг Буньки, как некая летающая истерика. Бунька, превозмогая сидевшего в себе инопланетянина, отпрянула, отпихнув дядю Толю. Она мотнула головой и выдавила: – К-кабысдох-х-х… М-му-у-у-у!… – Не сдавайся!… - завопил дядя Толя, хватая ее за рога и нацеливая глазом на водонапорку. Бунька боднула воздух, сваливая его с ног, дернула шеей и перебросила его на спину. Ударив ногой, как олень Серебряное Копытце, она со всадником на спине грузно поскакала всей тушей как-то боком, вывернула башку и загнула хвост крючком, вломилась в кусты, шарахнулась, наткнулась на бетонную урну и задом, как ученый слон, села на скамейку. Дядя Толя отцепился от ее рогов и, словно тореадор, павший в бою, шлепнулся на асфальт. Бунька поглядела на повстанцев трепетным коровьим взглядом без лазерных лучей и в нечеловеческом напряжении произнесла: – С-см-мерть му-у-тежу-у-у!… Ветвящаяся молния с оглушительным треском вспыхнула между ее рогов. Белая инопланетная душа дымком скользнула из ноздри. Бунька в обмороке рухнула спиной на скамейку и задрала ноги. А Байконур взлетел на спинку скамьи и тонко, как щенок, не переводя дыхания, испустил целую трель переливчатых звуков, состоявших из визга, стона, лая и воя, а потом спрыгнул на асфальт, лег рядом с дядей Толей и по-собачьи, как мог, разрыдался. P . S . Дорогой четатиль! Предупреждаю, што сле-дущая глава будет, к сожаленею, последней. Повесь кончаеца. Обычно щитаетса, што к концу художесвеное произведенее несет гораздо больше смысла, чем вначале, потомучто тогда все разъесняица. Но в жыз-ни-то наоборот. Сначала есь идея, все ее обсуждают, горячаца, спорят, наченают воплощать. А под конец про идею все забывают, потомучто она всем уже надоела, ругаюца просто так, пьянсвуют, убегают или на все плюют. Так как моя повесь списана с жызни, у меня все это и произошло. Поэтому в последних главах потекса очень мало. Любители элитарнова чтенея повесь могут не дочитывать. ГЛАВА 14 Как все закончилось Вечернее небо было синим, как ни в чем не бывало, и только на западе закат выдавал себя малиновой полосой. Солнце зависло далеко над лесами, где протекала Тиньва. На первом пути прямо напротив вокзала стоял маленький состав из маневрового тепловоза и открытой платформы. На платформу повстанцы грузили свое имущество: какие-то ящики, аппараты с разными трубами, водяной бак Информатория из водонапорки. Над поездом, свирища, носились вокзальные птицы. – Собратья! - торжественно сказали динамики по всей станции. - Через пять минут наш поезд отправляется с первого пути! Встреча со штабным звездолетом намечена в районе разъезда у деревни Верхние Козлы! Повторяю!… – Скорее! - торопил мужиков товарищ Палкин, стоявший на подножке локомотива. Мужики, сплотившись толпой, медленно волокли гипсовую статую рабочего без ноги, внутри которой находился главный ретранслятор Штаба повстанцев. Палкин посмотрел на часы и оглянулся на дальние пространства с россыпью семафоров. Мужики с кряканьем и ерепеной крачей запихнули статую на платформу и полезли сами. Я вцепился в борт и быстро перевалился внутрь, в уголок за тушей котла-Информатория. Локомотив, примериваясь, толкнул платформу, лязгнув буферами… Отправления уже никто не объявлял по радио - диспетчер Мокроносов уже сидел среди повстанцев. Состав наш медленно поехал вдоль перрона. Вокзал пополз назад, побрели назад будки и буфеты, побежали деревья, полетели столбы. Поезд радостно и свободно загромыхал, заклацал на стыках, затанцевал на стрелках и, миновав переезд, вырвался на ровный прямой путь. – Э-э-э!… - услышал я крик Палкина сквозь ветер и увидел, как он, цепляясь за ограждение мостика на локомотиве, машет рукой вперед. Из сиреневого мерцания прямо по курсу на нас летела электричка. Ну, не на нас, конечно, а рядом с нами, по соседнему пути. Но пока я это осознал, она уже выросла по правому борту и с воем и дробным грохотом промчалась мимо. «В чем дело?… - подумал я. - Всего-то - электричка!…» И тут до меня - не сразу, а как гул от самолета, немного погодя - дошло, что ведь последняя электричка к нам из Новомыквинска пришла полтора часа назад!… А это что за самозванка? Нехорошее предчувствие бухнуло у меня в груди, и я тотчас вспомнил. В окнах самозванки, слившихся в полосу, как кадры кинопленки, сидели все те же андроиды диктаторовского десанта! Шипенье и визг стоп-крана слабо долетели до меня. Все повстанцы глядели назад, вытаскивая оружие. Электричка тормозила, пуская из-под колес едкий дым. – Гони!!! - яростно закричал товарищ Палкин и замолотил кулаками по кабине локомотива. Локомотив свистнул и наддал. Платформа закачалась, как лодка на прибое. Повстанцы гурьбой полезли на ящики, на котел, на гипсового рабочего без ноги, пытаясь рассмотреть самозванку. Палкин извлек длинную, как винтовка, подзорную трубу и, оскалившись, глядел в окуляр. Ветер трепал его волосы. Сосновый мысок отрезал перспективу. Дорога наша делала поворот и вылетала в открытое поле. Вдруг потомственный железнодорожник Илья Петрович Фланг вскочил со своего места. Махая руками, оступаясь и едва не падая, он побежал по платформе в сторону тепловоза. Остановившись у борта, он что-то закричал Палкину. Товарищ Палкин перегнулся к нему через грохочущую пустоту, кивнул и скрылся в кабине. Локомотив выплюнул клуб дыма и резко сбросил ход. Наш состав тормозил на насыпи посреди пустого болотистого луга. Вагон еще не успел остановиться, как вниз уже спрыгнули Фланг и еще мужиков пять вместе с ним. Они быстро перебежали на соседний путь и торопливо отвинтили рельс. С натугой подняв, они уронили его под откос и, вытирая ладони о штаны, бросились обратно к платформе. – С сорок третьего этим не занимался, - волнуясь, сообщил Илья Петрович Фланг повстанцам и сдернул картуз с седой головы. Поезд снова тронулся. В этот момент из-за леса вынырнула липовая электричка. Наш поезд набирал ход, а повстанцы сбились в кучу на конце платформы, во все глаза глядя на самозванку. Электричка неслась к нам. Ее полосатое рыло светилось в теплом сумраке расстояния. И вдруг она неуловимо дрогнула. Она как-то слабо подалась влево, к краю насыпи - очень слабо, почти незаметно, - дико завыла и внезапно, вагон за вагоном, ловко сковырнулась под откос! Миг - и ее не стало, только взвихрился ветер и дернулся воздух! – Ерепена!… - потрясенно выдохнули мужики. Некоторое время они мчались молча и разобщенно. Минуты бежали одна за другой, как псы на собачьей свадьбе. На локомотиве растрепанный товарищ Палкин нетерпеливо смотрел то на часы, то на горизонт. Далеко позади всплывали вверх подбитые вагоны липовой электрички, похожие на цепочку сосисок. Неведомая сила утягивала их обратно в космос, ликвидируя следы пребывания на Земле. Кругом уже темнело. Зыбучий сумрак поглотил поля. И тут повстанцы снова ахнули и кинулись на передний конец платформы. На фоне тускнеющей зари от горизонта летело нечто огромное, многосложное, в россыпи огней, с двумя торчащими стрелами подъемных кранов. На несколько секунд оно пересекло равнину и, золотясь от солнца, нам уже невидимого, зависло над железной дорогой где-то далеко впереди. – Крейсер «Восстание»!… - зашумели повстанцы и сразу же переменили свое мнение. - Нет, ла-зероносец «Свобода»!… Летающее чудовище ударило вниз прожекторами, развернуло стрелы своих огромных кранов и вдруг ловко, как рыбину острогой, выловило снизу другой поезд, тоже состоявший из локомотива и одного вагона. – Э-э!… - надтреснутым голосом воскликнул товарищ Палкин и завопил уже во всю глотку, топая ногами: - Это не те!… Эй, на «Восстании»!… Это не те!!! Повстанцы, все как один, вмиг побелели, стоя мчась вперед. И тут летучая махина скакнула в сторону, накренившись. Лжепоезд ринулся вниз, раскачиваясь на тонких тросах, и упал на землю. Локомотив устоял, завязнув в мелкой болотине, а вагон с треском разломился пополам, как длинный корабль на килевой волне. Махина взмыла вверх и полетела к нам. С ее борта отчетливо доносилась торжественная и суровая музыка. – «И все равно неудержимо паденье гнусного режима!…» - ломая руки, запел под эту музыку бригадир Орленко, и слеза блеснула в его глазах. – Ура-а!! - заревели повстанцы, заглушая его пение. Наш поезд останавливался. Космический корабль размером с Мыквинский пруд закрыл небо над нами. Из его темного брюха выполз эскалатор и уткнулся в днище платформы. Вниз по эскалатору бежали тощенькие зелененькие существа с перепончатыми ушами и глазами на стебельках. (Потом наши мужики говорили, что лжепоезд сильно сопротивлялся, когда его захватывали пришельцы. А тогда я и вправду подивился, что это за свежие синие пятна на их зеленых лицах, причем в основном под глазами?) – Братва!…- кричали наши мужики и бросались обниматься. Мне почему-то стало неловко, что все радуются, а я один вылупился как дурак. Я незаметно спрыгнул на насыпь и отошел в сторонку. Сверху спустились лязгающие стальные щупальца и уволокли груз с платформы. Потом выдвинулась огромная труба и загудела. Волосы мои встали дыбом в ее сторону. Светлыми дымками инопланетные души покидали наших мужиков. Труба втянулась. Загремели люки. Надо мной вспыхнули квадраты сопел, осветив багрянцем локомотив и платформу со спящим мужичьем. Корабль тяжело приподнялся и сорвался с места, косо улетая вверх и вдаль. Тень его сошла с меня и, быстро уменьшаясь, побежала по кочкам и рытвинам болотины. Я увидел, что еще светло. Звездолет черной полосой прошел над горизонтом и исчез навсегда. Навсегда. «Вот и все… - подумал я. - Странно. Только что убегали, спасались, переживали… А теперь - бац, и все. Пусто». Я подошел к платформе. Все спали. Никакой поэзии в этих мужиках. Я плюнул от досады. Ветер донес до меня приглушенные голоса, и я оглянулся на брошенный лжепоезд. Развелось их в этот день - электричка-самозванка, лжепоезд… Вагон горбился над бугром. Маленькие люди сновали вокруг него и указывали руками в небо. Я спустился с насыпи и прямо по болотине двинулся к ним. Спрашивается, какого фига? Я и сам не знаю. Дернул черт, вот и поперся на свою башку. На третьем шагу я провалился по колено и остановился, озираясь. Вдали квакали лягушки. Снова дунул ветер и донес до меня какой-то непонятный рой, похожий на листопад. Рой проистекал, кажется, из разломившегося вагона. «Беда»,- подумал я, сдуру шагнул еще раз и, как сквозь бумагу, рухнул вниз, уйдя в жижу по пояс. Страх охватил меня. Я завопил и замахал руками. От этого я криво по плечо ушел в трясину. Я чувствовал себя парашютистом без парашюта. Горизонт поднялся выше моих глаз. Вдали высокий, как Гималаи, грозно чернел гребень насыпи. По правде говоря, толком перепугаться-то я не успел. Просто мозги тогда были заняты не тем. Страх мой был от привычки, потому что плавать я не умею, и наши пацаны любят меня в шутку топить на Мыквинском пруду. Наверное, и трех секунд не прошло, как я угодил в эту яму, когда над насыпью появилось светлое облако. Подняв тучу осевшего листопада, из-за гребня насыпи вылетел аппарат дяди Дмитрия Карасева, похожий на трактор «Беларусь» без колес. Сделав круг, он завис надо мною. Расхлябанная дверца отскочила, и на меня уставилась зеленая физиономия с глазами на стебельках. – Симлянин?… - тоненько прокричала она мне. - Хоросый селовек ерепец?… – Натюрлих!…- почему-то по-английски прохрипел я, сдавленный трясиной. Шустрое щупальце упало сверху, нырнуло в жижу, обвилось вокруг меня и без усилий выдернуло наружу. Кругом порхал листопад. Щупальце осторожно поставило меня на пригорок и шмыгнуло обратно. Я сразу сел от слабости. – Пасиба!…- крикнул мне инопланетянин.- Привет Карасев! Просяй!… Дверца захлопнулась, тарелка затарахтела громче и полетела на закат. Звезды высыпали на небо. Бледной полосой проступил Млечный Путь. Листок с листопада приклеился мне на мокрый лоб. Я отлепил его и в тусклом, неправильном свете увидел, что это рваный червонец. Червонцы из разбитого денежного поезда парили вокруг, как бабочки. Но я не стал их ловить. На фиг они мне? Всех червонцев все равно не поймаю, будь лоб хоть в квадратный метр. Да и не купить на них билет на космический корабль. Я повертел трофей в руках и положил в траву на кочку рядом с сизой ягодой гонобобель. Свердловск, 1991