– Ах, так лучше, – пробормотал Гидеон. – И еще, пожалуйста, расправьте вот эту складку, вот здесь...

Она наклонилась, чтобы натянуть простыню.

– Поэтому я рискнула, и хоть это произошло не умышленно, вы пострадали, о чем я искренне сожалею.

– О, все в порядке, мисс Имп. Я выжил. Если я чуть подвинусь, а вы наклонитесь, то сможете расправить это.

Пруденс послушно наклонилась над ним, стремясь разгладить несуществующую складку. Она задела его, и Гидеон почувствовал исходивший от ее волос легкий запах гардении.

– Покажите мне, что у вас на цепочке, – прошептал он ей на ухо.

Поколебавшись, она вынула из корсажа старый медальон. Ну, конечно, это был медальон. Гидеон помнил, какое у нее было лицо, когда она положила его к другим украшениям, предназначенным для продажи. Помнил, как она баюкала старый поцарапанный медальон в ладонях. Помнил ее отчаянное нежелание расставаться с ним. Тогда это резануло его, хотя он знал, что она ничего не потеряет.

Пруденс подняла руки, чтобы снять цепочку через голову, но Гидеон остановил ее:

– Не надо, не снимайте. Я хорошо разгляжу его отсюда. Он притянул ее к себе, и Пруденс, полулежа, устроилась рядом с ним на кровати.

– Замочек сломан, – сказала она. – Думаю, его можно починить. – Ее пальцы переплелись с пальцами Гидеона, когда она открыла медальон.

Они молча рассматривали медальон. Гидеон почувствовал, как ее тело расслабилось рядом с ним. Ее запах дурманил ему голову, ее тепло согревало его. Его дыхание стало хриплым. Он заставил себя сосредоточить внимание на двух миниатюрных портретах, вставленных в медальон. Они так много для нее значат. Старомодно причесанные мужчина и женщина. Миниатюры были написаны не слишком умелой рукой. Он ломал голову, кто это. Ему было интересно, нарисовала ли она эти миниатюры сама. Он задавался вопросом, сможет ли с ней расстаться...

– Это мама и папа. Единственное их изображение, что у нас есть. – Пруденс ласково провела большим пальцем по краю медальона. – Сходство не очень большое. Их нарисовал итальянский юноша, который жил в деревне и мечтал стать художником. Папа ему покровительствовал... – Ее голос сорвался и сменился всхлипываниями.

Гидеон не мог этого вынести. Стараясь успокоиться, Пруденс сказала:

– Я знаю, что не должна была так глупо рисковать, но мысль, что я никогда...

– Шш... – мягко протянул Гидеон и, приподняв ей голову, поцеловал.

Пруденс не шевелилась.

Гидеон, не оставляя ей времени на раздумья, накрыл ее рот своими губами, мягко, властно, нежно, так чтобы не спугнуть ее. Она минуту поколебалась, потом ее тело обмякло, и она скользнула в его объятия. Острая боль пронзила его плечо. Не обращая на боль внимания, он обвил Пруденс руками и почувствовал, как она начала отвечать на его поцелуи, робко, неуверенно, удивленная нарождающейся страстью.

Она целовала его нежно, осторожно, словно он лежал на смертном одре, а не страдал от небольшой раны. Да он готов получить дюжину таких ран за еще один ее поцелуй. У нее был вкус тепла... слез и... слабый привкус зубного порошка. Боже, какая она сладкая. Он не мог насытиться ею.

Постепенно его поцелуй становился все настойчивее. Его ошеломили горячность и щедрость ее робкого ответа. Гидеон ждал этого момента со времени их последнего поцелуя, но все же он застал его врасплох. Стремительный, пьянящий водоворот... чувств. Давно знакомых и поразительно новых.

Скольких женщин он целовал? Гидеон не помнил. Его это не волновало. Ни одна из них не походила на Пруденс.

Она взяла его лицо в свои ладони и возвращала ему поцелуи. От прикосновения ее маленьких прохладных рук и нежных влажных губ что-то дрогнуло у него внутри и начало таять. Ему хотелось кричать на весь мир и в то же время сохранить свою тайну. Неужели существует женщина, способная заставить его почувствовать себя могущественным и одновременно таким... таким беспомощным? Гидеон этого не знал и был не в состоянии думать. Он мог только целовать ее, обнимать... и бороться с желанием овладеть ею. Хотя они были в его постели и одни в комнате, момент был неподходящий. Он знал это.

Где его хваленая техника обольщения? Он не мог вспомнить простейшего приема. Его вел сейчас только инстинкт, новое болезненное чувство...

Ее пальцы запутались в его волосах, новая волна нежности захлестнула его. Гидеон ласково, но настойчиво раскрыл ей губы, делая поцелуй глубже. Он чувствовал себя мальчишкой, впервые познающим радости жизни, и в то же время умудренным старцем. Когда это он довольствовался лишь объятиями и поцелуями? И когда поцелуй не был всего лишь первым шагом в замысловатом танце соблазна и удовольствий? Его тело помнило все движения и молило о них, даже если разум отказывался повиноваться.