В радиорубке тонким бисером звенела морзянка. Вася Чернов посылал в Долгопрудный, в Дирижабельный порт рапорт: «Корабль, экипаж, полет – все в полном порядке».

Гудованцев и Демин, разложив на столе в пассажирском салоне бумаги с перечнем взятого груза, пересматривали их, мысленно взвешивая все взятое. Из-за тех злосчастных двух тысяч кубометров водорода, что не довезли им на Кильдин-озеро, придется что-то из груза оставить в Мурманске. Но что?

Посадку – они сразу это решили – будут делать, не выпуская из оболочки ни кубометра газа, на повышенной скорости, придав кораблю отрицательный дифферент – это позволяет низкая температура в Мурманске. Стартовая команда справится, Ободзинский наверняка ее отлично подготовил. Заливку горючего в баки постараются провести в самые сжатые сроки. Немного времени надо дать ребятам, чтобы смогли обогреться в теплой избе и поесть на дорогу. Впереди ведь Ледовитый океан!

…Звенящий треск, грохот ломающегося льда не смолкали.

Неожиданно в мешанину звуков, в перепалку льда и ветра ворвался крик. Звал на помощь Эрнст.

Схватив палки с железными наконечниками – без них ветер валит с ног, – бросились к нему.

Шелковая палатка, в которой находилась радиостанция, не выдержала: лопнула как пузырь. Эрнст лежал на ней всем своим длинным телом, отчаянно удерживая. Ветер вырывал обрывки шелка, провода.

Их радиостанция! Случись что с ней, кто их найдет в этой искореженной, искромсанной на куски ледяной пустыне?!

– Товарищ командир!

Чернов озабоченно доложил:

– Слышимость резко упала. Антенну опустил до конца, все сто пятьдесят метров. Улучшения нет. Пурга. И летим низко. – Он чуть задумался. – Не зацепить бы антенной, Николай Семенович.

Гудованцев понимал: корабль основательно кидает, и антенну может захлестнуть за верхушки деревьев на каком-нибудь из поднявшихся высоко холме и оборвать. Надо идти выше. Кстати, там и слышимость должна улучшиться.

Он прошел в рубку управления и отдал приказ идти на высоте пятисот метров.

– Есть на пятьсот, – не оборачиваясь, ответил Паньков и переложил штурвал влево.

– Справа по борту огни, – удивленно сказал вдруг Ритсланд. Все разом посмотрели туда. Гудованцев подошел ближе к окну. Внизу, еле проглядывая сквозь пелену облаков, кутерьму снега, проплывала рассыпчатая цепочка оранжевых огней. Что это? Кемь? Они ее уже прошли. А для Кандалакши еще рано…

Когда светлые пятна затерялись в темноте, Ритсланд и Гудованцев, не сговариваясь, глянули на карту, хотя оба твердо знали, что никаких селений на их пути не должно быть. Карта подтвердила это. Что же это за огни?! Самое неприятное – неизвестность.

В рубке было тихо. Все напряженно всматривались в темноту. Через несколько минут все еще стоявший у окна Мячков сказал:

– Огни прямо по курсу.

Значит, это все же Кандалакша? Других огней здесь быть не могло. Очевидно, они подошли к ней раньше, чем рассчитывали. От Кандалакши им надо будет менять курс, идти восточнее, к Мурманску, уже напрямик.

Вновь появившаяся цепочка светлых пятен проплывала под кораблем, а дальше опять ничего не было видно. Где же город?..

Ритсланд резко раздвинул плексигласовое окно. Снежная пылюга ворвалась в рубку, всплеснула краями лежавших на столе карт, запорошила людей, мигом обежала все углы. Высунув голову наружу, в хлещущий ветер, Ритсланд пытался разглядеть эти огни. Задвинув окно, смахнул с лица ледяную мокроту.

– Костры, – повернувшись ко всем, сказал он. – Это горят костры. Кому они нужны в такую погоду?..

Гудованцев сосредоточенно сдвинул брови.

– Чернов! – позвал он.

Радист молниеносно вынырнул из своей рубки.

– Слышимость наладилась, командир! – довольно доложил он. – Будет приказ?

– Запроси Мурманск: для чего жгут костры?

– Есть.

Впереди по-прежнему чернота – такая, что в окне видно лишь собственное отражение. Смотришь самому себе в глаза.

– Может, дать прожектор? – повернулся к Гудованцеву Почекин.

– Давай, – решительно сказал Гудованцев.

Почекии потянул висевшую над головой ручку. Мгновенно непроглядная чернота снаружи обернулась такой же непроглядной белизной. Отблеск ее ударил в глаза, осветил лица, рубку. А впереди перемешивающиеся, слепящие белые потоки… Теперь они заслоняли, отгораживали все, что было за ними.

Гул моторов то нарастал, и тогда казалось, что они придвинулись вплотную к гондоле, то неожиданно замирал, заставляя Коняшина с тревогой вслушиваться, посматривать на сигнальную лампочку корабельного телеграфа – не подает ли сигнал кто-либо из вахтенных бортмехаников.

С подъемом на высоту началось обледенение всех металлических частей корабля. Дюралюминиевые переплеты окон быстро утолщались, тоненький трос-визир на глазах превращался в канат и поблескивал ледяной коркой. Обледеневали, конечно, и моторы, и даже дающие тысячу шестьсот оборотов винты. Срывающиеся с них кусочки льда с силой ударяют в оболочку, предусмотрительно усиленную здесь дополнительными слоями перкаля. К счастью, самое большое на корабле, по объему – его стометровая оболочка – не обледеневает, потому что она все время как бы дышит, то чуть сжимаясь, то расширяясь, и ледяная корка на ней непрерывно ломается и отлетает. Порою эти кусочки льда ударяют по гондоле, и тогда кажется, что снаружи кто-то кидает камешки. Паньков время от времени помогает «дыханию» оболочки – открывает клапаны, выпускает из баллонета немного воздуха, а затем открывает заслон на носу корабля, и встречный ветер снова наполняет баллонет.