Письмо не писалось. Требовались какие-то объяснения – но какие, он не знал. Он не мог найти в памяти момент, начиная с которого все пошло наперекосяк. Он начинал, комкал бумагу, начинал снова… Наконец решил написать коротко: «Я в Севастополе, приезжай». Тогда достаточно телеграммы. Если доходят письма, то телеграммы – и подавно. Правда, Ирина могла действительно уехать в отпуск. Ну что ж, проверим!

Демилле оделся и пошел на почту. Там он составил короткую телеграмму: «Ириша я Севастополе Лиля волнуется твоем приезде ответь до востребования Женя» и отправил ее «молнией» с оплаченным ответом. После этого пошел на рынок и накупил овощей, которые и принес теще. По пути радовался хитрости: как ловко он ввернул в телеграмму «Лиля волнуется»! Он прекрасно знал, что Ирина не сможет не ответить – не ему, так сестре. И ответ до востребования хорошо придумал! Незачем зря беспокоить тещу телеграммами, она и так достаточно подозрительна по натуре.

Однако следовало играть роль командированного. Уже на следующее утро, якобы собираясь на объект, он с неудовольствием подумал, что давно не жил естественной жизнью; уже, пожалуй, и не помнит, каким он был на самом деле – добрым? открытым? простодушным? наивным? Все время приходилось хитрить, выдавать себя за кого-то другого – то за гордеца, обиженного на жену, то за субъекта, преследуемого властями. Теперь вот – за командированного мужа, испытывающего тоску по семье.

Он положил в портфель плавки и ушел на Учкуевский пляж, находившийся километрах в трех. Там было относительно безлюдно. Демилле переоделся и растянулся на песке, наблюдая за отдыхающими.

Он заметил невдалеке странную фигуру, ковыляющую по пляжу от одной группы отдыхающих к другой. Худой бородатый человек в плавках и рубахе навыпуск, прихрамывая, нес под мышкой штатив фотоаппарата, а сам аппарат болтался на длинном ремешке у него на груди. Через некоторое время бородатый подошел к Евгению Викторовичу.

– Запечатлеться не желаете на память? – спросил он без особой надежды, но Демилле неожиданно согласился. Хоть какое-то развлечение.

Фотограф щелкнул его на фоне моря, потом на фоне крутого обрыва, тянувшегося вдоль берега на некотором удалении от пляжа.

Они разговорились. Фотографа звали Вениамином, на вид он был чуть старше Демилле. Осмотревшись вокруг и убедившись, что с работой сегодня плохо, Вениамин присел на песке рядом с Евгением Викторовичем. После нескольких вступительных фраз о том о сем Демилле обмолвился, что остановился на Северной стороне.

– У меня здесь теща живет. Может, слыхали? Серафима Яковлевна…

– Серафима – гордость Крыма. Как не слыхать… – отозвался фотограф, и едва заметная усмешка мелькнула в его бороде. – Теща у вас – женщина знаменитая. Вам-то лучше знать… Хотя, если наезжаете нечасто, может, что и пропустили из ее деяний. Деяния у нас каждый месяц. Особенно, когда она на пенсию ушла…

Демилле знал эту историю, под большим секретом рассказанную Лилей еще в прошлый приезд. Серафиму выпроводили на пенсию в шестьдесят лет, устроив очередной юбилей и осыпав подарками. На этот раз обошлось без ордена – должность все же не та и от центра далеко. Но в подарках преобладали вещи пенсионного характера, предназначенные для заслуженного отдыха: шезлонг, хозяйственная сумка на колесиках, самовар, махровые полотенца. Даже моряки-черноморцы вместо традиционного сувенира в виде модели крейсера или подлодки с выгравированной надписью подарили кухонный набор – кастрюльки, ложечки, вилочки… Серафима, когда привезла подарки домой, была мрачнее тучи. Она поняла намек.

Попытки выпроводить ее на пенсию начались, как только она достигла пятидесяти пяти лет. Слишком крупна была ее фигура для сравнительно небольшого института, где она трудилась, слишком обширны замыслы, слишком заметны мероприятия. Например, Серафима сумела заполучить для своих нужд списанный тральщик и наряду с научной деятельностью на его борту использовала судно для коллективных прогулок, выращивала там рассаду для огорода, иногда и стирку устраивала на тральщике (Михаил Лукич в шлюпке доставлял стиральную машину) – очень удобно было сушить белье, бороздя под ветром просторы Черного моря; тральщик, увешанный простынями и наволочками, приобретал фантастический вид и получил даже прозвище «Летучего голландца».

Говорили также, что Серафима, будучи несколько лет депутатом горсовета, носилась с идеей строительства метрополитена, долженствовавшего связать Северную сторону с центром и проложенного в полой бетонной трубе по дну бухты. Очевидно, слух этот был сильно преувеличен, но соответствовал масштабу Серафимы.

Новый директор института, из молодых, чувствовал себя крайне неуютно в соседстве с такой сотрудницей. Поэтому, когда после юбилея Серафима явилась к нему и прямо спросила, следует ли понимать подарки как приглашение на пенсию, пряча глаза, ответил утвердительно. Это была его роковая ошибка.

– Института такого теперь нет. Она стерла его с лица Земли, – сказал Вениамин, блаженно улыбаясь. – Там сейчас нотариальная контора.

– Каким образом?

– Сначала она распустила слух, что директор – гомосексуалист, – фотограф уже понял, что зять не в восторге от тещи, а потому выкладывал все как есть. – Знаете, такие слухи труднее всего опровергнуть. Никто прямо не говорит… Директор бежал, Серафима напустила на институт три комиссии по письмам трудящихся, и все! Финита ля комедия!