Потерять в такой момент соавтора равносильно катастрофе.

Коты наконец сшиблись с ужасным криком, вверх полетела шерсть, после чего бродячий кот позорно бежал, вопреки моим опасениям, а Филарет не спеша потрусил к окну, вспрыгнул на карниз, а оттуда через открытую форточку проник в квартиру.

– Филарет, где мистер Стерн? – строго спросил я.

Кот спрыгнул с подоконника и направился в кухню, всем своим видом выражая презрение к легкомысленному сочинителю, потерявшему по своей халатности собеседника и соавтора.

Мне стало стыдно. Я вернулся к машинке и написал весь этот текст, попутно размышляя – что же делать дальше?

Положение представлялось трудным. Клапаны мои, если вы помните, открылись не без влияния мистера Стерна (бутылка «Токая» не в счет), и теперь я боялся, что они могут закрыться. В самом деле, милорд был единственным благодарным слушателем, терпеливо сносил болтовню, следил за действием, подогревал мой интерес к работе, помогал преодолевать лень. Кроме него, никто не был в курсе всех без исключения событий романа и не проникся к автору таким доверием. Немногие приятели и дамы, которым я рассказывал о сюжете и читал отдельные главы, отзывались о романе поразному. Одни говорили, что это «неплохо придумано», другие спрашивали, «зачем это придумано?». Я огорчался. Показать неверующим наш дом, стоящий на Безымянной, я опасался, ибо всегда был человеком лояльным, выполняющим требования милиции. Я не считал, что занимаюсь распространением слухов, описывая правдивую историю нашего дома и его обитателей, поскольку фактически знал обо всем лишь мистер Стерн, а читательская масса сможет ознакомиться с романом только с официального разрешения, когда история канет в прошлое и перестанет очень сильно тревожить умы – собственно, как она кончится и когда канет, никто не знает сейчас. Я надеялся, что буду следовать за событиями на почтительном расстоянии, и начал роман лишь в мае после трех неудачных попыток, когда Демилле уже сменил несколько мест жительства, майор Рыскаль произвел ремонт в бывшем помещении Правления, Завадовский довел рекорд динамического усилия до тонны, а я понял, что нужно спешить, иначе мне за ними не угнаться. И действительно, за два месяца, пока я рассказывал милорду о событиях той страшной ночи и последующих двух дней, герои успели натворить немало дел, в особенности Демилле, который вызывал во мне сильнейшее беспокойство. Посему я исписывал страницы, заботясь только о правдивости, а уж поверят мне или нет – это потом, позже…

И все же как необходимо сочинителю хотя бы одно доверенное лицо! Как нужен заинтересованный ум, живые глаза, внимательный слух! Как важна непредвзятая оценка! Милорд обладал всеми этими достоинствами и щедро дарил их мне. Кому же теперь рассказывать? И стоит ли?

Не без труда преодолел я минуту слабости, упрекая себя народными мудростями -«взялся за гуж», «назвался груздем» и «на печи сидя, генералом не станешь» («Каким генералом? Николаи?» – спросил бы сейчас милорд. Эх!..) – прежде чем решил продолжить свое предприятие.

…Евгений Викторович и Константин Петрович обедали в помещении детсадовской кухни – просторном чистом зале с кафелем, кухонными столами, покрытыми рисунчатым пластиком, и громадной электрической плитой, на которой стояли алюминиевые баки для приготовления пищи. В одном из них сохранились остатки геркулесовой каши в количестве, достаточном для питания взвода солдат. Висели по стенам поварешки и дуршлаги, а также толстые разделочные доски, мелко иссеченные следами ножей.

По торцам досок имелись надписи масляной краской: «Хлеб», «Мясо», «Рыба», «Овощи».

В кухне было прохладно и гулко.

Разговор вертелся вокруг исчезновения дома и дальнейшей судьбы Евгения Викторовича. Накладывая себе новую порцию каши, Костя сказал:

– Надо посоветоваться с нашими… Вероятно, имела место кратковременная аномалия гравитационного поля. В принципе это возможно, хотя бывает редко.

– Вам известны другие случаи? – спросил Демилле.

– Мне – нет. Да что нам вообще может быть известно? – возразил Неволяев. – За тот миг, который называется историей человечества, на Земле практически ничего не изменилось. С астрофизической точки зрения… Вообразите себе бабочку-однодневку. Она живет и умирает в полной уверенности, что природа устроена так: яркое солнце, жара, желтые одуванчики на лугу, птички поют. А если в день ее жизни идет дождь, бабочка думает, что дождь и природа – одно и то же. Ей в голову не приходит, что есть зима, например… Так же и человечество. Мы просто ничего не успеваем заметить. Время нужно мерить не годами, не столетиями и не тысячелетиями даже, а миллионами лет. Тогда видно, что все течет и изменяется. Может быть, толчки гравитации следуют с периодом в сто тысяч лет. С космической точки зрения – очень часто, а для нас каждый такой толчок – чудо…

Демилле с ненавистью смотрел на бесформенный кусок каши, будто покрытый слизью. Он не любил овсяные хлопья с детства. Преодолев отвращение, ткнул кашу вилкой и вырвал клейкий, похожий на желе кусочек.

– Да, это так… – со вздохом проговорил он и проглотил кусочек, не жуя. – Но мне-то от этого не легче. Я, к сожалению, не бессмертен.

– А насчет бессмертия – вообще чепуха! – азартно воскликнул Неволяев. – Нет никакого бессмертия! Кто бессмертен? Пушкин? Данте? Аристотель?.. Я имею в виду духовное бессмертие. Какая-нибудь паршивая тысяча лет прошла, а мы уже – бессмертен! Между тем точно известно, что через пять-шесть миллиардов лет Солнце сгорит, скукожится до размера Земли и все сгинет: книги, рукописи, картины, идеи, имена… Да и до этого прекрасного мгновения может случиться масса непредвиденного. А вы говорите – бессмертие!

Костя доел кашу и тщательно вычистил бороду, освободив ее от хлебных крошек.

– Точно известно, говорите?.. – с огорчением повторил Демилле. – А вдруг что-нибудь останется?

– Что? – насмешливо спросил Костя.

– Ну, хотя бы идеи…

– В виде чего? Да вы идеалист, Евгений Викторович. Приятно встретить идеалиста в наше суровое время… Нет, ничего не останется. Ни-че-го-шеньки!

С этими словами Костя подставил грязную тарелку под струю воды и одним движением ладони смыл с нее остатки каши. Демилле, давясь, доедал свою порцию.

Костя вымыл и его тарелку, снисходительно поглядывая на Демилле, который был неожиданно сбит с толку научными откровениями.

Словно фокус в объективе изменился: только что интересующее его событие выглядело крупным, подавляло своей величиной и непоправимостью, как вдруг отодвинулось на тысячи лет и стало мелким, обыкновенным, как падение камешка с горы, несущегося в лавине других камней и веток.

Демилле неожиданно успокоился, даже не успокоился, а как-то размяк душевно.

– А зачем же тогда жить? – раздумывая, вымолвил он.