— Сейчас, — сказал Лисоцкий, все еще улыбаясь.

Фомич аккуратно потушил свечу двумя пальцами, сел на место и сказал загадочные слова:

— Наука умеет много гитик.

— Стоп! — крикнул режиссер по радио. Через минуту он прибежал в студию.

— Почему нет эффекта? — спросил режиссер.

— Кураж не тот, — сказал Фомич.

— Какой кураж? — спросил Лисоцкий, бледнея.

И тут Фомича прорвало. Он показал характер. Он дал понять, что он обо всем этом думает. Я был счастлив.

— Все свободны, — сказал режиссер. — Наука умеет много гитик. Это гениально!

Не смеялся один Лисоцкий. Он собрал свои листки и незаметно выскользнул из студии. А мы с Фомичом снова переоделись и поехали покупать билет на поезд.

Мы с Фомичом сидели у меня дома и пили чай. Фомич излагал свои взгляды на жизнь. И на физику. А я свои. Нам было интересно друг с другом.

— Понимаешь, — говорил Фомич, — что нам с тобою главное? Не то, чтобы людей удивить. И денег нам с тобой не надо. Главное — это когда всей душой устремишься и вдруг сделаешь что-нибудь. И оно только душою и держится. Вынь душу — пропадет все.

— А объективная реальность, данная нам в ощущении? спросил я. Это я на материю намекал. Я, как уже говорилось, материалист.

— Данная? — спросил Фомич. — А кем это она данная? А?

— Ну, данная, и все, — сказал я.

— Э-э! — помахал пальцем Фомич. — Кем-то, видать, данная.

— Вы что, Василий Фомич, верующий? — спросил я.

— Верующий, — сказал Фомич. — В науку верующий. В душу верующий.

— Это не одно и то же, — сказал я.

— У вас не одно и то же, а вообще так одно. Вот ты мне давеча про Эйнштейна толковал. Я так думаю — поверил он в свою придумку так, что она и воплотилась. А если бы для денег или еще для чего, никакой твоей относительности и не было бы.

— Другой бы открыл.

— Это кто — другой? — сказал я.

— Ну, я, может, и открыл бы. Или ты, — раздобрился Фомич. — А этот Лисоцкий — нипочем. Даже если бы у него голова с силосную башню была.

Я живо себе представил Лисоцкого с силосной башней на плечах. Получилось внушительно.

— Или возьми Брумма, — продолжал Фомич. — Тоже хороший мужик. Не лез в телевизор.

Мы попили чаю и стали собирать Фомича. Собственно, собирать было нечего. Вся аппаратура осталась у Лисоцкого. Был только осциллограф, который мы подарили Фомичу. Как я и обещал.

Мы поехали по ночному городу. Фомич задумался. Я решил его растормошить.

— А Лисоцкий не ожидал такого фиаско, — сказал я.

— Фигаско, — сказал Фомич. Я не понял, шутит он или нет.

— С него, как с гуся вода, — сказал я.

— То-то и оно, — вздохнул Фомич. — Ну, бог его простит.

На платформе мы обнялись. Фомич был добрым человеком. Он меня пожалел.

— Поехали, Петя, со мной, — предложил он. — А то пропадешь здесь. Ей-богу, пропадешь!

— А семья? — спросил я.

— А наука? — сказал Фомич. — Если любит, приедет.

Последние слова относились к моей жене. Но я все-таки не поехал. Сдержался.

Поезд свистнул, ухнул, зашевелил колесами и увез Фомича в деревню Верхние Петушки. Красный огонек последнего вагона еще долго болтался в пространстве, пока я стоял на платформе.

— Поздравляю, — сказал шеф на следующее утро. — Наверное, как гора с плеч свалилась?

У меня не было такого ощущения. Я все вспоминал бескорыстные глаза Фомича.

— Ладно, Петя, — сказал шеф. — Побаловались подковами, и хватит. Нужно думать о диссертации.

А мне совсем не хотелось о ней думать. Мне хотелось думать о том, как бегают по кристаллической решетке электроны, как они друг с другом сталкиваются, перемигиваются и бегут дальше, взявшись за руки и образуя электрический ток. Мне хотелось понять их намерения и залезть к ним в душу, как сказал бы Фомич. Я понял, что, если не залезу к ним в душу, ученого из меня не выйдет.

С Бруммом было почти покончено. Только Лисоцкий взял его на вооружение и спешно вставлял в диссертацию. Он все подковы извел, но никакого тока не добился. Пробовал ко мне подъезжать, выяснял, не было ли у Фомича какого секрета.

— Был, — сказал я. — Бескорыстная преданность науке.

Лисоцкий обиделся и больше меня не беспокоил. Тем не менее сделал несколько докладов по Брумму в разных организациях и даже заключил с кем-то договор.

А я стал спокойно обдумывать свой опыт по анизотропии. Я всю зиму думал. Смотрел, как падает снег. Слушал, как шумит ветер. Это мне здорово помогало, К весне я придумал. Я уже знал, что будет, когда я все подсоединю и включу приборы. По-другому быть не могло. Конечно, это не эффект Брумма, но все-таки.