Со мною все как-то по-другому стали обходиться. Уже не пихали во всякие дырки. Зауважали, что ли?

Даже Рыбаков однажды сказал:

— Слушай, Петя, а ведь ты начинаешь прорезаться.

С чего он взял!

Наконец наступила весна, и я собрал схему. Когда я все включил и вставил образец в держатель, стрелки приборов исполнили тихий танец и застыли там, где я хотел.

— Потому что я очень этого хотел.

Я и ме заметил, как собрался народ. Все стояли молча, как тогда, при опытах Фомича. И не все еще верили в результат.

— Удивительно, — сказал шеф.

— Мистика! — сказал Лисоцкий. — Фомич номер два.

— Кстати, о Фомиче, — сказал шеф. — Он снова нам написал.

— Ха-ха-ха! — сказал Лисоцкий и ушел. Наверное, разволновался.

— Это не нам, а только мне, — сказал я, открыв письмо. Там было написано:

«Здравствуй, Петр Николаевич! Спешу поделиться радостью. Плазма у меня пошла. Бился всю зиму. Пошла, родимая! Вчера растопил печь березовыми полешками, угольку добавил и вышел на крыльцо. Смотрю, а над трубой в магнитном ловушке — голубой шарик! Висит, стервец, как звездочка или планета, и потрескивает чуток. Я чуть не заплакал от радости. Долго висел. Я снежок слепил и запустил в него. Тут он и взорвался. Полное небо искр. Нам салют в честь Дня Победы. Напиши, как идут исследования. И приезжай летом отдохнуть. Разберемся с твоей анизотропией. До скорого свидания. Остаюсь твой Василий Смирный».

И я тоже чуть не заплакал, представив себе, как чуть не заплакал Фомич.

В конце концов мне все-таки пришлось писать диссертацию. А в диссертации следовало объяснить, как это у меня получился такой удивительный для науки результат. Я долго мучался, а потом написал все с самого начала. Как получил от Фомича письмо, как поехал в Петушки и что из этого вышло. Я писал честно. То есть по сути честно, а в деталях немножко приукрашивал. Чтобы диссертацию интересно было читать.

У меня получилась первая часть, которую я назвал «Введение в историю проблемы». Я показал ее шефу.

Шеф прочитал «Введение», как детектив, не отрываясь. Иногда он хохотал и вытирал слезы платком. Тем самым, о котором я уже упоминал. Я что-то не помню, чтобы он когда-нибудь с таким интересом читал научные работы.

Наконец он кончил и отложил диссертацию в сторону. Лицо его стало грустным.

— Петя, вы что, с ума сошли? — спросил шеф.

— По-моему, нет, — сказал я.

— Что это такое? — спросил шеф, указывая на диссертацию.

— Диссертация, — сказал я, — А что, не похоже?

— Вы когда-нибудь видели диссертации? — спросил шеф.

— Видел, — сказал я. — Они все довольно скучные. А у меня нет.

— Еще бы! — закричал шеф.

— Я никогда не писал диссертаций, — сказал я. — Если что-то не так, вы скажите. Я не обижусь.

— Откуда вы это все взяли? Я не подозревал, что у вас фантазия пятилетнего ребенка, только с высшим физико-математическим образованием. Где вы видели эти подковы? А плазма? Что это такое? Этого же ничего не было!

— Как это не было? — спросил я. — А Фомич был?

— Ну, был, — сказал шеф. — Но ведь подковы-то он не грел. И никаких поразительных результатов не добился.

— По-моему, это не главное, — сказал я. — Главное для меня — его отношение к делу. Из-за этого отношения у меня получился опыт. Разве не так?

— Не знаю, не знаю… — задумчиво сказал шеф.

И тут я перешел в наступление. Я сказал, что в науке должно быть место для фантазии. Я сказал, что научные труды тоже должны читаться с интересом. А для этого интереса можно и загнуть, если это не вредит сути. А у меня не вредит. Суть-то понятна!

В самом деле, вот написал бы я, что живет в Верхних Петушках Василий Фомич Смирный, необразованный человек, который любит физику. И ничего особенного у него в опытах не получается. Хотя он думает, что каждый день совершает переворот в науке. Его можно только пожалеть. Это что, правда?

Смотря как поглядеть.

А я поглядел так, что Фомичу и позавидовать можно. Он занимается своим любимым делом. В науку верит. Только этим и живет. Кстати, кое-что у него полезного выходит. Надо отдать ему справедливость. Честное слово, не каждый кандидат физико-математических наук так рыцарски относится к науке. Не каждый. Я знаю. А что там Фомич грел или получал в своей печке — какая разница?

— Все это замечательно, — сказал шеф. — Но это не диссертация. Ученые будут смеяться.

— И на здоровье! — сказал я. — Пускай смеются. Разве это плохо?

— Для диссертации плохо. Назовите это по-другому.

И я назвал это по-другому. А диссертации писать так и не стал, потому что у меня, как выяснилось, нет способностей к диссертациям.