– Отче, соблазн-то какой! Просто два убийства на душу принять или двух демонов повергнуть и прославиться? Избавь меня от соблазна, испытай убитых святой водой и молитвой.

Последний аргумент, кажется, подействовал. Отец Михаил окинул взглядом иконостас, словно спрашивая совета, пробормотал, осеняя себя крестом: "Господи, вразуми раба твоего" - и наконец согласился.

– Хорошо. Ступай, я сейчас.

Группа любопытствующих, толпящихся около церкви, заметно увеличилась. Прошка, ощущая себя центом внимания, что-то объяснял, как всегда бестолково и часто повторяясь, но вновь подходящие зрители повторам только радовались.

"Заметьте, сэр, и это - в разгар полевых работ! В сущности, меняют хлеб на зрелище. Нет, род людской, все-таки, неисправим".

При мишкином появлении разговоры смолкли, и все присутствующие уставились на него. Надо было как-то заполнить паузу до появления Отца Михаила, поэтому Мишка громко, так, чтобы слышно было всем, заговорил, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Сейчас отец Михаил вернет этим чудищам человеческий облик, ибо не демоны это, а люди, закосневшие в язычестве и продавшие душу дьяволу. Служба силам тьмы так их изуродовала, что и смотреть страшно, но святая молитва это уродство снимет, и вы узрите их истинный облик.

Слушали внимательно и Мишка решив, что каши маслом не испортишь, продолжил:

– Господь сотворил человека по образу и подобию своему, и если кто-то, как эти - Мишка указал на покойников - продаются Врагу рода человеческого, то утрачивают, рано или поздно, подобие божье. Однако Святой Матери нашей Православной Церкви известен способ открыть их истинное обличье…

Взгляды слушателей вдруг переместились куда-то Мишке за спину, он понял, что из церкви вышел отец Михаил и умолк. Монах был строг и сосредоточен, шествовал уверенно, но не смог заставить себя взглянуть на "демонов", даже подойдя вплотную к носилкам, на которых те лежали. Возведя очи горе отец Михаил начал громко и торжественно:

– Многомилостиве, нетленне, нескверне, безгрешнее, Господи очисти…

Толпа любопытных напряглась, кто-то начал креститься, большинство же стояло, что называется, разинув рот, ожидая дальнейших событий. Мишка тихонько отошел к носилкам и внимательно следил за отцом Михаилом - должен же он, рано или поздно опустить глаза и увидеть "демонов" при дневном свете.

– … и яви мя нескверно, Владыко, за благость Христа Твоего, и освяти мя нашествием Пресвятаго Твоего Духа…

Отец Михаил макнул кропило в сосуд со святой водой.

"Сейчас посмотрит! Не может же он кропить вслепую…".

– … яко да возбнув от мглы нечистых привидений диавольских, и всякой скверны…

Голос священника прервался, рука с кропилом замерла неподвижно - он, все-таки, опустил глаза и увидел! Увидел и понял! Понял и впал в ступор.

"Блин, в такой ситуации кого хочешь, переклинит! Надо дать ему время опомниться… Как? Раньше надо было думать, кретин! Паузы, паузы не допустить! Ну, Господи, помоги!".

Мишка набрал в грудь воздуха, повернулся к толпе зрителей и возопил:

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!

Одновременно с последними словами он сделал дирижерский жест в сторону собравшихся. Если не все, то большинство знали, что произнесенные Мишкой слова положено повторять трижды, и нестройно затянули:

– Святый Боже, Святый Крепкий…

Прикрываясь шумом их голосов, Мишка шепотом затараторил:

– Кропи, отче! Кропи, кропи… Да кропи же, отче!

Отец Михаил, наконец-то найдя в себе силы пошевелиться, накрест махнул кропилом, попав брызгами не столько на покойников, сколько на Мишку. Зрители как раз закончили "Троесвятое" и теперь осеняли себя крестом, кланяясь в пояс.

Момент был самый подходящий, и Мишка рванул с голов покойников капюшоны. Один капюшон откинулся легко, другой же, присохший на запекшейся крови поддался только со второго раза и издал при этом легкий треск. В толпе какая-то баба ахнула:

– Кожу сдирает!

"Истеричка, мать - перемать! Теперь еще и таксидермистом ославят".

Отец Михаил стоял неподвижно, лицо его было несчастным, а в глазах плескалась вселенская тоска. Приходилось снова брать инициативу на себя.

– Слава Отцу и Сыну…– затянул Мишка, требовательно глядя на монаха. Тот, то ли опомнившись, то ли повинуясь закрепленному многими десятилетиями рефлексу подхватил:

– … и Святому духу, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Потом осенил себя крестным знамением, развернулся и побрел к церкви. И это был уже другой отец Михаил: сгорбленный, повесивший голову, шаркающий ногами, как глубокий старик. Мишка догнал его, подхватил под руку.