"Драть Вас некому, сэр Майкл! Его же Алена только-только на ноги подняла, а он теперь на себя какую-нибудь жуткую епитимью наложит, строгий пост держать станет… плоть умерщвлять, опять себя доведет… Раньше думать надо было, теперь-то что? Как-нибудь воспользоваться тем, что он подавлен, резко упала самооценка? А как? Он и без того вон: "Паче всех человек окаянен есьм". Угробит себя покаянием. Стоп! Еще же с покойниками что-то делать надо. Впрочем, это просто: спектакль посмотрели - извольте оплатить".

Мишка обернулся к толпе любопытствующих односельчан и крикнул, все своим видом показывая, что передает волю отца Михаила:

– Унесите их! Заройте где-нибудь, но не на кладбище!

В топе началось беспорядочное движение - у каждого нашлись какие-то срочные дела, но разбежаться зрителям не дала неизвестно откуда взявшаяся тетка Алена. Ее могучая фигура и мощный голос сразу же придали "броуновскому" движению людских фигур некую осмысленную направленность.

"Эх, жаль, что бабы священниками не бывают! Вот бы Алену нам в настоятели! Ага, сэр, а Нинея все повторяет: "Эх, был бы ты девкой!" - но, поскольку современная медицина до операций по перемене пола еще не додумалась, не заняться ли делами более насущными? Например, как будем падре Мигеля из депресняка вытаскивать?

Хрен его знает, я же не психиатр… какие вообще могут быть способы? Напоить? Ага, еще и в баню с телками… Морду набить? Дохлый номер. Он же еще и благодарить станет: так, мол, меня многогрешного - по сусалам, по сусалам! Не скупись брат мой во Христе, ногой еще добавь! Мазохист, туды его!

Отвлечь? Как, на что? Вообще-то, ориентировочно-исследовательская реакция вполне успешно гасит как негативные, так и позитивные эмоции… Только как ее запустить?".

Закончить размышления отец Михаил не дал. Едва войдя под своды церкви он бухнулся перед Мишкой на колени и обратился к нему полным муки голосом:

– Братья во Христе исповедуются друг другу, прими и ты мою исповедь и покаяние, брат Михаил. Грешен аз ничтожный многажды: в слепоте гордыни узрел сучок в глазу ближнего…

"Ну, сэр, будем клин клином вышибать! Разубедить его не выйдет, значит надо "опустить" еще ниже, чтобы хотя бы чувство протеста возбудить. Должен же быть предел самоуничижению, даже у монаха. А если нет, обвиню вообще в какой-нибудь дури, лишь бы возражать стал, а там - разберемся".

– Остановись, отче!
– Прервал Мишка прервал излияния монаха решительным, насколько получилось голосом.
– Евангельскую притчу о сучке и бревне в глазу я и так знаю. Грех же твой не в том, о чем ты мне говоришь, а гораздо более тяжкий и долгий по времени. Закоснел ты в нем и исправляться не желаешь!

Монах, до того упорно смотревший в пол, удивленно поднял глаза на Мишку.

"Есть реакция! Продолжать!".

– Сколько лет ты уже в воинском поселении пастырский долг исполняешь, а воинские обычаи, даже в основе не постиг. А ведь ты - духовный воевода, начальный человек, даже и над сотником! Воевода! А правильно приказ отдать, даже нескольким ученикам Воинской школы не смог!

Мишка жестом попытался остановить возражение отца Михаила, но не смог, а потому просто заорал, перекрикивая его:

– А был обязан! Мальчишки выполняли приказ, ты его отменил, а нового не дал! Знаешь, кто так делает?

Мишка понизил голос и снова заговорил спокойным голосом:

Либо хам, который подчиненных за людей не держит и лучшим способом управления считает ругань, либо начальник, дела не знающий и неспособный указать подчиненным, как им поступать!

Одно из главных правил: командования людьми, особенно, людьми военными: если сказал "отставить", то тут же говори, что нужно делать! Ты ученикам Воинской школы "отставить" сказал, а как дальше поступать - нет. Они покойников на том же месте и бросили. Народ стал любопытствовать, языками трепать - недалеко и до смущения умов!

Если бы я так Младшей стражей командовал, меня сотник Кирилл давно бы взашей из старшин погнал! А ты не над Младшей стражей, а над всеми ратными людьми здесь поставлен. Должен не просто знать, но и самую суть воинской службы понимать!

– Грешен… Великий грех на мне…

"Подействовало? Но где же протест, я же протеста добивался! Нет, так дело не пойдет, продолжаем!".

– Да, ты согрешил, брат!
– Мишка заговорил размеренно, с паузами между словами, стараясь не сбиться на поучительный тон.
– Не по злому умыслу, гордыне или нераденью. Грех твой - от незнания и непонимания смысла воинского жития.

– Но я не воин…

"Наконец-то!"

– Но поставлен над воинами! По-твоему воины не нуждаются в особом, нежели селяне пастырском руководстве? Воины, которые самим своим существованием предназначены проливать свою и чужую кровь, отнимать чужие и отдавать свои жизни! Почему наши ратники никогда не слышали от тебя проповеди о достойном поведении воина? Почему в походах их не сопровождает слово Божье? Почему в бою их не воодушевляет пастырское благословение? Почему на поле брани некому проводить в последний путь умирающих и утешить раненых?