Такая встреча – несомненно состоялась, это была историческая «смена вахт» на советских верхах, с еврейской на русскую. И антагонизм при этом возник несомненно, отчего, помню, в хрущёвское время в разговорах в еврейской среде звучали не только насмешки, но и сильная обида на выходцев из деревни, «мужиков», проникших в верхи.

А в общем, при натяжении разных влияний, но и при большой осмотрительности советских властей, – к 1965 году «распространённость и острота современного советского антисемитизма далеко уступают» тому, что наблюдалось «в годы войны и в первые годы после войны», и происходит, «кажется, заметное ослабление, может быть, начавшееся отмирание "процентной нормы"» [72] . – Ив целом еврейское ощущение в 60-х годах держалось в диапазоне благополучия, это слышим от разных авторов. (Противовес только что прочтённому нами: «новый антисемитизм набирал силу» в 60-х годах.) – И спустя 20 лет высказывается то же впечатление: «для "евреев вообще" хрущёвский период был одним из самых спокойных во всей их советской истории» [73] .

«В 1956-57 возникло много новых сионистских кружков, в которых участвовали молодые евреи, ранее не проявлявшие особого интереса к еврейским национальным проблемам и сионизму. Важным толчком к пробуждению национального сознания евреев СССР и ощущению ими солидарности с государством Израиль стала Синайская кампания [1956]»; а затем «катализатором процесса возрождения сионистского движения в СССР для многих евреев стал Международный фестиваль молодёжи и студентов [Москва, 1957]… В период между фестивалем и Шестидневной войной [1967] сионистская деятельность в СССР постепенно приобретала всё более широкие масштабы. Связи советских евреев с израильским посольством участились, контакты стали менее опасными», «резко возросло значение еврейского самиздата» [74] .

На переходе от 50-х годов в 60-е, в хрущёвскую «оттепель», евреи в СССР не только встряхнулись и выпрямились духовно от страха и угнетённости периода «космополитов» и «дела врачей», но в столичном обществе «быть евреем становилось модно даже», еврейская тема вошла в самиздат, в поэтические вечера, на которые рвалась молодёжь, Римма Казакова осмелела и возгласила с эстрады своё еврейское происхождение, – этот воздух сразу уловил и выразил Евтушенко в 1961 своим «Бабьим Яром» [75] , причислив и себя к евреям по духу. Это стихотворение его (и смелость же «Литгазеты») прозвучало трубным гласом для всего советского да и мирового еврейства. Затем Евтушенко читал его на множестве и множестве публичных вечеров, всегда в грохоте аплодисментов. – Спустя время и Шостакович, немало обращавшийся к еврейской теме, взялся перекладывать евтушенковское стихотворение в 13-ю симфонию. К исполнению её допустили ограниченно. – «Бабий Яр» прошёл по еврейству – и шире, чем только советскому, – бодрящей и целящей струёй, как «революционный акт… в развитии общественного сознания в Советском Союзе», и явился для него «самым значительным событием со времени ликвидации "дела врачей"» [76] .

В 1964-65 вернулась еврейская тема и в печатную литературу: «Лето в Сосняках» Анатолия Рыбакова и дневник Маши Рольник [77] («в явное подражание "Дневнику Анны Франк"» [78] ).

«После снятия Н. Хрущёва со всех занимаемых постов несколько смягчилась политика властей в отношении евреев. Была ослаблена борьба против иудаизма, отменены почти повсеместно ограничения на выпечку мацы… Постепенно прекратилась кампания борьбы с экономическими преступлениями…» Однако «в советской печати была развязана пропагандистская кампания против сионистской деятельности среди советских евреев и их связей с израильским посольством» [79] .

Все эти колебания и переломы в советской ситуации прошли для еврейского самосознания отнюдь не бесследно, нет, – значительным прорезом.

По переписи 1959 родным языком назвали еврейский всего лишь 21% евреев (в 1926 – 72%) [80] . Ещё и в 70-х годах понимали так: «Русское еврейство, которое было самым еврейским во всём мире, стало наименее еврейским» [81] . «Нынешнее развитие советского общества чревато для еврейства разрушением духовного и интеллектуального потенциала» [82] . А верней, как позже писал ещё один автор: евреям в СССР и «не дают ассимилироваться», и «не дают быть евреями» [83] .

Однако и за весь советский период еврейское самосознание никогда не заглохало.

В 1966 в официальном «Советиш Геймланд» – и в том утверждалось, «что даже ассимилированные евреи, говорящие по-русски, всё же сохраняют свой, отличный от других слоев населения характер» [84] . Не говоря уж о евреях Одессы, Киева, Харькова, «даже кичившихся иной раз своей еврейскостью – вплоть до того, что с гоями дружить не хотели» [85] .

Учёный Лев Тумерман (в 1977, уже в Израиле) вспоминает о раннем советском времени, что он тогда «отрицал всякий национализм». А теперь, оглядываясь на те годы: «Я с удивлением подмечаю то, что тогда ускользало от меня: несмотря на полную, казалось бы, ассимиляцию в русской среде, весь круг моих ближайших, задушевных друзей в ту пору оставался еврейским» [86] .

Искренность его высказывания не вызывает сомнения, о таком говорится: «как сфотографировано». И воспринималось с несомненностью, именно такую картину я не раз наблюдал, – да никакой обиды она в русских и не вызывает.

Отмечает ещё один еврейский автор: в СССР «нерелигиозные евреи всех направлений дружно отстаивали принцип "чистоты расы"» – и добавляет: «Ничто не может быть естественнее. Люди, для которых еврейство – пустой звук, и не ассимилированные при этом, встречаются очень редко» [87] .

Очень характерно и признание Натана Щаранского вскоре после приезда в Израиль: «Многое из моего еврейства было заложено в меня уже в нашей семье. Наша семья была хотя и ассимилированной, но еврейской». Отец был «простой советский журналист», «так увлёкся революционными идеями "счастья для всех", а не только для евреев, что стал абсолютно лояльным советским гражданином». А в 1967 после Шестидневной войны, затем и в 1968 после Чехословакии, «я внезапно ощутил явную разницу между собой и окружавшими меня неевреями… ощущение какой-то принципиальной разницы между моим, еврейским сознанием и национальным сознанием русских людей» [88] .