На крыльце Юра показывал Вере луну. Луна висела над крышей клуба, как дорожный знак «Проезд запрещен». Юра уже держал Веру за руку, это я заметил краем глаза. Темпы довольно большие, но не безумные. В пределах нормы.

– Мы идем за водой, – объявила им Тата. Чтобы они не подумали, не дай Бог, чего-нибудь другого.

– Угу, – промычал амбал Юра. В лучах луны его копна волос светилась электрическим светом.

Позвякивая ведром, мы пошли по улице. Поселок досматривал первую серию сна. Собаки подбегали к заборам, мимо которых мы шли, и оттуда лаяли изо всех сил. Потому что были в безопасности.

Давно я не гулял с девушками при луне. Да еще с ведром. Сразу нахлынули какие-то романтические мысли. Я искоса взглянул на Тату. Она делала вид, что у нее этих мыслей нет.

– Вот за этим забором колодец, – сказала Тата.

Я нашел калитку и убедился, что на ней имеется табличка относительно злой собаки. Света луны для этой цели хватало. Повернуть назад значило навсегда потерять престиж руководителя и мужчины вообще. Я подумал, что если от собаки отбиваться ведром, проснется вся деревня. Больше я ничего не подумал. Просунул руку сквозь калитку и приподнял крючок.

Как только мы вошли во двор и калитка за нами закрылась, злая собака нехотя появилась из будки. Она потянулась и посмотрела на меня с удивлением. Она, по-видимому, решила, что я не умею читать. Собаке очень хотелось спать, но нужно было оправдывать табличку на калитке,

– Р-р-р… – лениво начала собака.

– Послушай, – сказал я рассудительно. – Мы тебя не видели, и ты нас не видела. Договорились?

– Р-р-р… – продолжала собака.

– Ну, чего ты рычишь, как мотоцикл?

Вопрос застал собаку врасплох. Она изумленно приподняла брови. Так мне показалось. И на минуту смешалась.

– Спи, – сказал я. – Не теряй времени даром.

Собака, видимо, подумала, что над нею издеваются. А у меня и в мыслях не было. Обиженно тявкнув, она устремилась к моей ноге. Я успел повернуть ведро внутренностью к собаке и попытался надеть ей на морду. Собака уворачивалась. Произошла небольшая коррида.

– Ну, не надо, Шарик, не надо, – сказала Тата. – Это свой.

Она подошла к Шарику и потрепала его между ушей. Шарик посмотрел на меня с презрением и заполз в будку. Я нацепил ведро на крючок и бросил в колодец. Ручка ворота закрутилась, как пропеллер. Крючок вернулся без ведра.

– Утопло, – сказал я.

– Утонуло, – поправила Тата. – Пошли дурака Богу молиться!…

Все! Никакой дистанции между нами уже не было. Меня разжаловали в рядовые. Я даже немного обрадовался, потому что теперь было проще.

– Самой, между прочим, нужно мозгами шевелить, – сказал я. – Знакома ведь с этой системой.

– Знакома, – согласилась Тата. – Это уже второе ведро. Первое было днем.

– К концу нашей работы заполним весь колодец, – сказал я.

– Нужно достать кошку, – сказала Тата.

– Тебе собаки мало?

– Крючок такой. Кошка называется, – сказала Тата. – Чтобы ведра доставать.

– Хорошая погода, – сказал я, пытаясь сменить тему разговора.

– А можно багром.

– Воздух-то какой! – сказал я.

– Я хочу спать! – вдруг капризно заявила Тата.

Мы вышли со двора, но пошли почему-то не в ту сторону. Улица скоро кончилась, и мы пошли по траве. Трава была теплая. Тихо было вокруг. Где-то далеко блестело озеро. Посреди поля росло толстое дерево. Ветки у него начинались почти от земли. Мы влезли на дерево и устроились наверху, как птички.

– И что? – спросила Тата. Она находилась веткой ниже.

– Тихо! – сказал я. И начал читать такие стихи: «Выхожу один я на дорогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит…»

– Лермонтов! – объявила Тата. – В школе проходили.

Я посмотрел на нее со сдерживаемой ненавистью. Раз в школе проходили, значит уже и не волнует?

– «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…» – упрямо продолжал я.

– Ты что, охмурить меня хочешь? – спросила Тата деловито.

– Дура! – пропел я с верхней ветки. – Продукт эпохи.

– Как-как? – заинтересовалась Тата. Видимо, так ее еще не называли. Я имею в виду – «продукт эпохи».

– Дитя века, – пояснил я, – бесчувственное дитя века.

– Старый чемодан, – сказала Тата и спрыгнула с дерева. – Чао!

И она исчезла в темноте. Господи, что за походка! В каждом движении было столько презрения и чувства интеллектуального превосходства, что мне стало страшно за себя. Когда она ушла, я прочитал стихотворение до конца. Это чтобы успокоиться.