Но вернёмся к советским евреям. Вот, уехав за границу, многие из них шумно рекламировали там свою прежнюю деятельность в газетно-журнальных издательствах и в кинорежиссуре. Так, в частности, узнаём от еврейского автора: «Это при его [Сырокомского] поддержке на всех ведущих постах «Литературки» оказались евреи» [1286] .

Тем не менее, спустя 20 лет, читаем такую оценку того времени: «Новый антисемитизм набирал силу… и ко второй половине 60-х годов уже представлял собой сложившуюся форму дискредитации, унижения и изоляции целого народа» [1287] .

И как же нам увязать все концы с концами?.. Где ж набраться нам спокойных, взвешенных оценок.

А тут начались, и тревожно восприняли их евреи, – сигналы из сфер, где действовали экономические тузы. «В Советском Союзе до известной степени сохранилась знакомая еврейской социологии тенденция концентрации евреев в специфических отраслях экономической жизни страны» [1288] . А между тем к 60-м годам Никита спохватился, что в коренной советской экономике происходит сплошное массовое воровство и мошенничество.

И вот «в 1961 началась кампания борьбы с «хищениями социалистической собственности», носившая откровенно антисемитский характер» [1289] . С 1961 последовали карающие указы Верховного Совета – сперва против «спекуляции валютой», потом – против взяток, а затем – о применении смертной казни за них, беззаконно относя эту кару также и к преступлениям, совершённым до этих указов (например, в деле Я. Рокотова – В. Файбишенко). И в первый же год начались казни. Из первых девяти судебных процессов было приговорено к смертной казни 11 человек, среди них, «может быть, 6 евреев» [1290] . Еврейская энциклопедия – более определённо: «В 1961-64 за экономические преступления было казнено в РСФСР – 39 евреев, на Украине 79» и по другим республикам 43 [1291] . По этим процессам «подавляющее большинство подсудимых были евреями». (При этом публичность состояла в том, что в судебных сообщениях указывались имена-отчества подсудимых, – это и нормальный порядок судоговорения, а вот становилось «совершенно ясно, что это евреи» [1292] .)

Дальше, в большом фрунзенском процессе 1962 года, из 46 обвиняемых было, видимо, 19 евреев. «Нет никаких оснований думать, что эта новая политика задумана была как система антиеврейских мероприятий. Но с самого начала применения нового законодательства ему был придан антиеврейский характер» – имеется в виду, очевидно, публикация полных имён, в том числе еврейских, поскольку никаких прямых нападок и обобщений ни суд, ни власти, ни пресса себе не разрешили. А если написала «Советская Киргизия»: «они занимали разные посты, но тесно были связаны между собой», – то настороженность диктует: «но чем они «были связаны»… – этого газета не касается ни одним словом, предоставляя читателю догадываться и прямо толкая его к мысли, что основное ядро преступной организации составляли люди, «тесно связанные между собой» – чем? еврейством», «выпятить роль в этом деле евреев» [1293] . Но «тесно связаны между собой» могли быть – сделками, корыстью, расчётами, махинациями. И вот, удивительно, никто не аргументирует, что эти лица были невиновны (хотя и могли быть). А называть их – травля евреев.

Дальше – вильнюсское дело валютчиков в январе 1962. Там все 8 подсудимых оказались евреями (и по ходу процесса были прикрыты имена не-еврейской номенклатуры, – это постоянный советский приём). На этот раз в обвинении звучал и прямой антиеврейский акцент: «сделки заключались в синагоге, споры разрешались раввином» [1294] .

С. Шварц со всей убеждённостью видит в этих судебно-экономических преследованиях – только разгул антисемитизма, уже и вовсе не оборачиваясь на «тенденцию концентрации евреев в специфических отраслях экономической жизни». – Также и всей западной прессой это было истолковано как жестокая кампания против евреев, унижение и изоляция целого народа, и Бертран Рассел протестовал в письме Хрущёву – и Хрущёв ему ответил лично [1295] . Но после этого советские власти, кажется, сильно поостереглись трогать евреев.

На Западе официальный антисемитизм стали называть «самым острым вопросом» в СССР (не видя в стране других, острее) или «самой запретной темой». (Хотя и запретных была – тьма, включая грандиозное раскулачивание, или трёхмиллионную сдачу красноармейцев в плен в одном 1941 году, или на Тоцком полигоне в 1954 уничтожительный атомный «эксперимент» над собственными войсками.) Конечно, открытых высказываний против евреев компартия после Сталина не допускала. Возможно, применялся метод подстрекательных «закрытых лекций» и «инструктажей», – это вполне в советском стиле. Да верный заключительный вывод делает Соломон Шварц: «Достаточного рационального основания антиеврейская советская политика вообще не имеет», удушение еврейской культурной жизни «может казаться загадочным. Как объяснить эту дикую политику?» [1296]

Отчасти: если внутри страны душилось вообще всё живое – то как ожидать, что не будут душить и столь живой, подвижный народ? А в 60-е годы ещё добавились международные расчёты СССР: требовалась кампания против Израиля. Был найден удобный, двусмысленный и неопределённый термин «антисионизм» – и «он был дамокловым мечом, занесенным над всем еврейским населением страны» [1297] . Газетная кампания против «сионизма» как будто становилась неуязвимой ширмой, не докажешь, что это – просто антисемитизм. А вместе с тем грозно, опасно: «сионизм – орудие американского империализма». Евреям «косвенно или прямо приходилось доказывать свою лояльность, так или иначе убеждать своё окружение, что они не имеют никакого отношения к собственному еврейству и тем более к сионизму» [1298] .

Ощущения рядового еврея в СССР становились действительно пригнетёнными, это выпукло выражено одним из них: «За годы преследований и оскорблений у евреев выработался определённый психический комплекс подозрительности ко всякому к ним обращению, исходящему от не-евреев. Во всём они готовы предусмотреть скрытый или явный намёк на их национальность… Евреи никогда не могут публично заявлять о своём еврействе, и официально принято, что об этом нужно молчать, как будто это некий порок, как будто это криминальное прошлое» [1299] .