Прошло полвека – и, оглядываясь из Израиля, другой русский еврей, чья жизнь прошла в России советской, говорит:

«Мы евреи, мы выросли в России, мы странный гибрид – русские евреи… О нас говорят: евреи по национальности, русские по культуре. Разве культура и национальность – это костюм на манекене…? Когда чудовищный пресс вгоняет один металл в другой, их потом нельзя разделить, даже разрезав. Нас прессовали под огромным давлением, десятки лет. Мои национальные чувства уже не имеют иного выражения, кроме как в моей культуре. Моя культура насквозь проросла моими национальными жилками. Разделите меня, мне тоже интересно узнать, какие клетки моей души окрашены в русский, какие в еврейский цвет? – Но было не только давление, не только насильственное сращение – было ещё и неожиданное сродство этих проникающих друг в друга начал в каких-то глубинных душевных пластах. Словно бы они дополняли друг друга до новой полноты: пространство временем, душевную широту – душевной глубиной, всеприятие – всеотрицанием; и была взаимная ревность об избранничестве. – Поэтому у меня нет двух душ – враждующих друг с другом, обессиливающих одна другую, раздваивающих меня. Душа у меня одна… не двойственная, не раздвоенная, не смешанная – одна» [1563] .

А из России ему:

«Я верю, что неспроста это получилось на путях России – этот контакт души иудейской и души славянской, что было тут какое-то предназначение» [1564] .

В 1990 году, заканчивая «Апрель 1917» и приводя в порядок огромный материал, оставшийся за пределами «Красного Колеса», я решил представить часть этого материала в виде исторического очерка о евреях в российской революции.

Почти сразу стало ясно, что для понимания происшедшего очерк неизбежно должен отступить по времени, – и так он отступал, даже к первому включению евреев в Российскую Империю в 1772, с чего и был начат; с другой стороны, революция 1917 стала динамическим толчком в судьбе российских евреев, – и очерк естественно протянулся в историю послереволюционную. Так родилось и название: «Двести лет вместе».

Однако я не сразу оценил тот отчётливый исторический рубеж, который положила широкая эмиграция евреев из СССР, начавшаяся в 70-х годах XX века, – как раз к 200-летию пребывания евреев в России, – и ставшая вполне свободной к 1987. Этот рубеж впервые отменил недобровольность состояния российских евреев: они более не прикреплены к жизни здесь, их ждёт Израиль, им доступны все страны мира. Ясно обозначившийся этот рубеж внёс поправку в мой план довести повествование до середины 90-х годов – ибо замысел книги исчерпан: с момента Исхода исчезает и уникальность русско-еврейской переплетённости.

Теперь открылся совсем новый период в истории уже свободного российского еврейства и его взаимоотношений с новой Россией. Этот период явил стремительные и существенные перемены, но ещё короток, чтобы предсказывать его дальние результаты и судить о том, насколько характерны окажутся для него черты именно русско-еврейские, или же будут проявляться общемировые законы еврейской диаспоры. Следовать за развитием этой новой темы – уже за пределами жизненных сроков автора.