– Тебе известно, Григорий Алексеич, что шведские корабли миновали Зунд [55] ... и вот-вот должны объявиться в Белом море?

– Известно, Сильвестр Петрович. При мне еще из Москвы к вам в Архангельск эстафету [56] отсылали с нарочным. Кстати, сколько их ожидается? Два, три, более?

– Эх, если бы. – Капитан-командор усмехнулся в усы, глаза его остро блеснули: – В том-то и дело-беда, Григорий Лексеич... Не корабли, а эскадра! Пальцев не хватит загибать.

– И на каждом фрегате [57] – дюжий десант! – зло ударил кулаком по столу Крыков. – Отборные шведские псы, мать их в дышло... племенные выкормыши!

– Ты только вникни в сие, Григорий! Головою вникни, умом своим... Да и черт с ней, с вражьей силой. Не числом она, брат, страшна, а уменьем своим да сноровкою. Шутка ли? – пол-Европы Карла на штык насадил, аки курей на вертел! И вот теперь... на Русь ясноглазую зуб заточил.

– М-да, и впрямь силен швед. Ну так ведь на то и враг? Слабый на сильного руки не подымет. Тем победа будет дороже. А что же ваш воевода? Как бишь его? – Григорий свел брови.

– Князь Прозоровский, ни дна ему, ни покрышки! – Крыков с ненавистью сузил глаза.

– Ну-ну, полегче, Афонька! – Иевлев отложил вилку.

– Да куды уж легче, командор? Правда, она завсегда глаза колет! Как есть, так и глаголю! Сволота и гад он ползучий. Паук старый... разбросал повсюду тенеты свои... До последней поры жили как мухи, ни ногой, ни рукой без евонной указки шевельнуть не могли. Он и есть первый враг делу Петрову! Старой закалки он. Все дерзанья государя Петра Алексеича для него – кость в горле.

– Молчать, Афанасий! Меру и устав помни!

– Да что ж тут у вас, капитан-командор?! – Лунев с настороженным недоверием посмотрел на Иевлева.

– Увы, брат, увы... в семье не без урода. Правду глаголет таможня. Все так и есть. Изменник Прозоровский и трус. Верно народишко бает: «Воевода-воин – сидит под кустом да воет». И так всю дорогу потакал шведу. Негоциантам ихним красную дорогу давал, а наших поморов в затвор... А уж как прознал про эскадру шведскую, так дрожь стала бить, решил ключи от Архангельска на подушке бархатной ворогу выдать...

– Дак это ж!.. – Григорий схватился за шпагу.

– Да то уж уладили, Исусе Христе! – Крыков ухватил за рукав капитана. – Ты сядь... Сядь, Григорий Лексеич, не свирепей. Успеешь еще свою прыть в бою показать.

– Угомонись, капитан. – Сильвестр Петрович наполнил чарки. – Мы – слуги государевы – тут тоже лаптем щи не хлебали, ворон не подсчитывали... Третьего дня поутру... взяли его, жирного порося, за бока... и теплого, с перины, под конвоем отправили от греха в Холмогоры, подале от Архангельска. Пусть теперь дознаватели, Петра Алексеича заплечных дел мастера, с этим кровопивцем разбираются. То не нашего ума дело. У нас враг пострашней будет.

– Ну и дела! – Лунев вместе с офицерами без оглядки хватил черного вина, однако не удержался: – Он ведь тоже власть грозная... государем поставлен?

– Так-то оно так, да на старых заслугах далеко не уедешь. Пужал воевода, топал ногами, метал молнии! – что-де нашим словам супротив него не поверят в столице... Ан государь насквозь зрит! Разрешил сковырнуть вурдалака. А то ведь у него как былоче, у Прозоровского то бишь: «всюду клеветники, воры да обидчики... всюду люд подлый, на измену шведу готовый!» Меня лично пужал-поносил: «Ай, высоко вознесся, капитан-командор, ай, высоко! Мятежников, татей, государевых злых ворогов на свободу?! Азов забыл? Стрелецкий бунт забыл?! Горько нынешний год помянешь, да поздно будет! Мне, князю Прозоровскому, Петр Алексеевич во всем поверит, тебе ж со сволочью твоей веры дадено не будет!» А потом, веришь ли, Григорий Лексеич, и моих верных офицеров обвинил в измене! При сем бросил в лицо: «Вижу, не веришь мне, Иевлев? Ну так сие оттого, что сам таков! Я вашего безродного брата, голь перекатную, выскочек перевидал на своем веку, этаких прытких вертунов! Перевидал да пережил... Нынче твой час, а завтре поглядим. Доживем еще и поглядим!..» Ну-с, вот и поглядели... – усмехнулся Сильвестр Петрович и бросил в рот соленый груздок. – Пусть теперь в Холмогорах, среди теток да нянек своей благоверной, тайных вражин ищет. При его недугах да запорах... в Холмогорах куда как славно!

– Эт точно, – злорадно хохотнул в тарелку Крыков. – Для хворого человека, особливо на затылок, нет лучше, как Холмогоры. Тихо там... опять же царевы пытники не дадут скучать. Разгонят кровушку, вытянут клещами амуры с плезирами.

– Ладно, други. – Капитан-командор поднял чарку. – Пора и честь знать. По последней. Завтра рано вставать. Еще раз – за Андреевский флаг.

...Синяя звездная ночь затопила Новодвинскую цитадель. Афанасий Крыков, покидая командирский дом, завел «служивскую», и его громкий голос, выводящий тягуче-тоскливые ноты, еще долго был слышен у крепостной заставы.

Лунев по решению капитан-командора «бережничал» в его доме. Сам хозяин уже спал крепким сном.

Григорий глянул на его уткнутую в подушку и закрытую лоскутным одеялом голову, усмехнулся в душе... «Крепок, силен, дьявол, ан укатали сивку крутые горки. А что? Славный, по всему, вояка Сильвестр Петрович... Жаль, не дворянин, да не то беда. Главное, на своем месте... – Григорий вспомнил их разговоры, подвел черту: – Что же, не поклончив Иевлев, суров к воеводе, к другим кривдам и неправдам, в чьем бы обличье они ни были. Не изменит командор знамени, кому присягал... Не той породы он человек, можно на него положиться. Вот крест, такому хочется верить, как самому себе. Воевода князь Прозоровский? Может ли быть такой злодей? Стало быть, может. Как сказал даве Иевлев: “Пусть не врет пустого боярин! Всё те же наветы проклятых наемников, всё те же доносы, всё та же ложь. Ну да ничего, все они, дружки воеводы, нынче сидят под замком, за крепким караулом”. Хм, да уж... за сие самоуправство не погладят по шерсти Иевлева, – с беспокойством подумал Григорий. – Но как иначе? Ежли изменой тянет? Ежли того требует военное положение? Вот и Крыков того же мнения... Ладно, чего там... В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Им, право, виднее... Над всеми нами – Его Величество и Господь Бог.